Родители были старенькие, нескладные, беспомощные. Мать с отцом плакали от радости, а молодой человек говорил: «Нет, не они». Вот только нервничал он и прикусывал губу зря: над столом висела давняя фотография отца… с прикушенной губой.
Этот случай из редких. В принципе же даже те, кто давно обзавелся собственными семьями и не помнят родства своего, пишут: «Помогите найти мать, она теперь, наверное, старая и нуждается в моей помощи». Это важно: человек, не по своей воле утративший сыновние чувства, сохраняет сыновний долг.
Какие нервы надо иметь инспекторам милиции! Нервы — железные, а мягкость — материнскую. Работают — на часы не смотрят, времени своего свободного не жалеют — после работы… снова работа. Именно вечером женщины-инспекторы обходят дома, говорят с людьми, разыскивают нужные адреса.
Дело в том, что розыск потерявшихся в войну людей для инспектора паспортного отделения не только не единственная, но и далеко не главная обязанность. Главное — розыск государственных должников, неплательщиков алиментов. А без вести пропавшие — это в оставшееся время.
Они сами сделали эту работу главной для себя, настолько главной, что нашли себе новые обязанности. Обычно розыск «лиц, утративших родственные связи» ведут органы внутренних дел по месту жительства заявителя. Ленинградские же инспекторы, если дело в прошлом связано с блокадой, Ленинградом, по доброй своей воле принимают заявления о розыске из любых концов страны. Они никому еще не отказали. Впрочем, это надо объяснить.
Валентина Андреевна всю блокаду была в Ленинграде. Умер от голода отец, потом сестра. Погиб брат на фронте, было ему восемнадцать лет, только одно письмо и успел черкнуть: «Ведем бой…» И в этом первом же бою и погиб. Помнит, как хлеб сушили, чтобы сосать, а не есть. Термитно-фугасная бомба два одеяла в окне прошибла, шкаф — в сторону, самовар на куски, а она чудом жива осталась.
И Татьяна Алексеевна Щербакова тоже блокаду пережила. А отец ее, дедушка ее, тетя — они все не смогли пережить.
И Мелехина Вера Алексеевна блокаду пережила. «Мы с мамой воду в Неве поварешкой черпали и — в чайник. А потом этот чайник с водой вдвоем едва-едва везли, такие худые были. Мы на Петроградской стороне жили… Идешь-идешь, бомбят — под аркой встанешь и стоишь спокойно. Никакой реакции. И умирали — не плакали, как каменные. А однажды зимой меня артобстрел на Неве застал, я присела, воротником закрылась… Потом встала, пошла… Я тогда все думала: какая же я дура, что раньше первое не ела. Война кончится — теперь уж буду маму слушаться и по две тарелки есть…»
