В годы войны мы жили в г. Перми, в поселке железнодорожников. Доступ на перрон вокзала для нас был закрыт, мы ходили через огороженный высокой оградой перекидной мост над путями. А муж, как железнодорожник, мог бывать и на путях, и на перроне. Однажды он пришел очень расстроенный. Я не стала его сразу расспрашивать — мало ли что могло быть на работе. Но позднее он рассказал мне следующее: из Ленинграда шел эшелон с ремесленниками (был конец зимы или начало весны 1942 года, вывозили истощенных голодом — дистрофиков). И вот, когда поезда с ними добирались до районов, где с питанием было более-менее благополучно, ребята получали много еды — на день или на несколько дней вперед. Изголодавшиеся дети съедали сразу все. В результате наступала мучительная смерть. Вот эту картину — поленницу тел умерших от переедания молодых ребят, сложенную у помещения багажной кассы,— муж и увидел.
Может быть, среди этих юношей был и Томас Кульнев?»
В. Янова, Московская область, г. Мытищи: «Вы упоминаете о 43-й гвардейской Латышской стрелковой дивизии. Я работала в сортировочном эвакогоспитале № 1857 в Москве. Сначала он располагался в общежитии МИИТа, а затем в Академии им. Фрунзе.
В декабре 1941-го — начале 1942-го многие из этой дивизии лежали в нашем госпитале. Из всех раненых больше всех мне запомнились комиссар Кочкерес (ему тогда было 36 лет) и политрук Атетуис (22 года). Запомнились своим мужеством, с которым переносили боли, и тем, что подбадривали бойцов, внимательно каждого выслушивали (у многих семьи остались в Латвии), успокаивали их всех.
А у Кочкереса было очень тяжелое ранение плюс газовая гангрена. Он умер в госпитале. И долго-долго еще приходили письма от его жены, хотя «похоронку» она получила… Она не верила в его смерть. Не верила.
А фотография Матери потрясающа. Я как-то была у матери своего одноклассника, погибшего в 1943 году. Точно такое же выражение лица и тоже ни одного дня нет, чтобы она не думала о нем. Это — война, которая продолжается и которая никогда, наверное, не кончится».
* * *
Мы потеряли в этой войне 20 миллионов. Каждый из них был чей-то сын. Каждая — чья-то дочь.
* * *
За Феоктистой Николаевной ухаживать дома некому. В последние месяцы она резко сдала, давление — за двести. Она решила поменять свою московскую квартиру на ленинградскую. Там, в Ленинграде, за ней будет присматривать племянница, та самая Нина — дочь сестры, которая в блокаду жила вместе с Томасом и которую успели вывезти. Там, в Ленинграде, — лучшая в стране служба розыска без вести пропавших.
