– Обо мне? Причём тут я?
Мэтт улыбнулся в ответ на моё изумление и неожиданно спросил:
– Анжела, что ты сделала со своим лицом?
– Что?
– Ты помнишь, что ты сделала со своим лицом?
Я посмотрела в по-прежнему отражающее нас зеркало, и мой взгляд наткнулся на изрезанные белыми линиями щёку и висок. Коснувшись их кончиками пальцев, я непонимающе уставилась на брата. В моей памяти не было никаких воспоминаний о том, что я как-то исправляла свой изъян.
– Я не помню…
– Верно. Ты не помнишь. Потому, что ты ничего с ним не сделала. Ты попросту жила с этими шрамами всю свою жизнь, не придавая им особого значения. За всё время, которое я знал тебя, ты ни разу не задумалась о пластике, хотя в какой-то момент уже могла себе это позволить. Ни эти шрамы, ни отношение к тебе окружающих людей, особенно сверстником, ни постоянные унижения и насмешки не ломали тебя. Ты жила и твёрдо двигалась в своей цели. Именно это и нужно было учёным – понять, что помогало тебе идти вперёд и не позволяло сдаться. – На какое-то время Мэтт замолчал, и я заметила, что лицо его стало непроницаемо-серьёзным, а остановившийся взгляд затерялся где-то глубоко в прошлом, как в тот вечер, когда я пообещала сделать его бессмертным. – Сначала из уважения к тебе они не стали трогать твою генную память. Они вообще относились к твоему имени, как к чему-то бесценному, почти святому. И я могу их понять. – На мгновенье улыбка тронула его губы. – Для изучения была взята память ближайшего к тебе человека, то есть моя. Но в моих воспоминаниях не было того, что было им нужно, ведь я никогда не давал тебя в обиду и потому не мог помнить пережитых тобой унижений. Я их просто физически не видел.
– Ты старался всегда быть рядом, – кивнула я. – И если кто-нибудь в твоём присутствии называл меня уродиной, франкенштейном или лицом со шрамом…
– …То всегда получал от меня крепких тумаков.
Мне вдруг захотелось взять за руку своего брата. Это был его жест, тот самый которым он часто приводил в порядок мои растрёпанные чувства и обогревал мне душу. Но…
Заметив мой порыв, Мэтт глубоко вздохнул и продолжил:
– Они возились с моей памятью долго, сколько позволило им время, крутя её так и сяк и пытаясь выцепить оттуда хоть что-то полезное для их исследования. В конце концов, через несколько лет, когда ситуация на земле стала критической, они, можно сказать, решились на святотатство. Однажды ты снова открыла глаза и начала проживать свою жизнь заново. Но не всю, а только ту её часть, где тебя постоянно преследуют неудачи и насмешки. И где меня никогда не оказывалось рядом.
