Выдумываю небылицы на ходу, но, кажется, они работают, потому что мелкий — скорее всего, года три-четыре, а может пять — останавливается и смотрит на меня из-под козырька насупленно.
— Я не мальчик, я Малина, и вы все врёте!
Ах вон оно что! Присматриваюсь внимательнее: большие светлые глаза, тонкие черты лица, завитушка тёмная выбилась — точно девочка. Очень хорошенькая маленькая девочка, только вредная и буквы не выговаривает.
— Прости, обознался, — каюсь, но тут же меняю тон на строгий. — Но я никогда не вру, Марина. И вообще, нельзя так с взрослыми разговаривать.
— Не Марина, а Ма-ли-на! — произносит вредина по слогам, закатывая глаза. — И не прощу! Мне вообще не до вас сейчас. У меня жизнь рушится!
И столько патетики в этом детском голосочке, такая в нем звучит трагедия, что я не выдерживаю и начинаю ржать. Ну что у нее могло случиться?! Куклу не купили?! Платье новое? Просто моя самая младшая сестра в детстве тоже была королевой драмы, и девочка со странным именем Малина мне её живо напомнила.
Она на мой смех реагирует опять по-королевски: складывает руки на груди и задирает нос к потолку.
— Да что ты знаешь о разбитой жизни, ягода? — спрашиваю, отсмеявшись, и тоже добавляю в голос патетики. — Спускайся, и я тебе расскажу, как оказался один-одинешенек на чужбине.
— Не называй меня ягода, я это не люблю, — отрезает мелочь, — и я не знаю, что такое чужбина.
— Так иди сюда, я тебе расскажу, — бросаю ломать комедию и говорю нетерпеливо.
— Нет, не пойду, — девочка садится на ведро и отворачивается. — Ты меня домой отправишь, а я оттуда ушла навсегда.
— И где же ты будешь жить? — не сдаюсь я.
— Тут буду.
— Хм-м, тут не получится, тут чужой дом и идёт стройка. А ещё маленькие дети не живут одни. Им нельзя без взрослых.
— А у кого нет взрослых, как живут? — спорит малявка. — Бывает же, что совсем нет взрослых, как у Питера Пена.
— У тебя нет родителей? — удивляюсь я.
Мало того что девочка хорошо одета, так и «Плеяда» строится в дорогом месте. Тут точно нет поблизости интернатов и детских домов, откуда бы она могла сбежать.
— Папы нет. А мама… — ее губешки начинают дрожать, — мама за-аму-уж вы-ыхо-оди-ит, — Малина принимается рыдать.
А мне теперь становится все ясно. Детский ревнивый бунт.
— Давай, Малина, спускайся. Я обещаю тебя выслушать и помочь, — говорю устало.
Не было печали. Хоть бы парни уже отыскали скорее эту её мамашу, решившую устроить личную жизнь. А то выслушать малявку я могу, а вот помочь — вряд ли.
