У меня как сердце первый раз ударило, и я пошевелиться смог, я на землю в траншею упал, калачикам свернулся и завыл. Завыл что было сил, всю боль, весь холод в этом вое из себя выдавливая. А потом, слух проясняться стал, и слышу – вокруг такой же вой. Жуткий, ужасный. Никогда такого слышать нельзя, чтобы две сотни человек так выли. И вот тогда мне уже страшно стало. Уткнул голову в земляную стенку, зажмурился, скулю. И вокруг всё так же – воет, хрипит, рыдает…
Никто к нам в ту ночь не пришёл больше. Ни мёртвые немцы, ни живые. Днём только снова накинули снарядов как по часам. И успокоились. Да я б на их месте тоже никуда не пошёл, если бы из вражьих окопов такое услыхал. Ну, а в полночь, думаю, уже не надо рассказывать, что было. И так понятно.
И началась у нас с тех пор развесёлая жизнь. Днём немец долбит. Ночью эти приходят. В перерывах спишь. А нервы-то ни к чёрту.
К ротному посыльного из батальона прислали, спрашивают, почему не докладываешь. А он сам ни свой. Смотрит куда-то через бойца, что-то невпопад отвечает. Он-то уж трое суток вообще не спит – удерживает нас от того, чтобы разбежаться. А от мертвецов по ночам ему ни чем не легче нашего приходится.
Ну, тут замполит подключился. У этого силы ещё оставались. Сказал, мол, немец нам покоя не даёт, долбит артиллерией, устраивает ложные атаки, выматывает, диверсии по ночам… Капитана уж ноги не держат от усталости, и вообще, всем бы нам в тыл – передохнуть.
Посыльный передал в штаб батальона. И тем же вечером прислали нам в усиление полный взвод.
Тьфу ты пропасть! И что с ними делать прикажете? Они-то ничего не знают. До самой ночи ротный с политруком их окучивали, насколько сил осталось. Рассказывали про немецкий газ, который на нервную систему воздействует. Просили ничему не удивляться, не бояться, не паниковать. И в другие подразделения не докладывать, чтобы не сеять панику среди бойцов.
Ну, а ночью эти тоже завыли. Но лейтенант у них оказался не дурак, как в себя пришёл – согласился с версией о газе, и в штаб ни гугу.
И вот, сидит наше управление роты полуживое. Курит. Думает, через сколько у людей окончательно нервы сдадут, и когда скрывать всё это станет невозможно. Ну, а там понятно – либо в санчасть, в качестве психически больных, либо в штрафбат, в качестве паникёров, подрывающих боеспособность части. Ну и второе, конечно, вернее.
И тут подходит к ним боец из пополнения. Якут. Как бишь его фамилия… А, не важно. И говорит этот якут:
