Потом старшие члены семьи умерли, а дети выросли и уехали заграницу. Дом пустовал, а Трифон не мог его покинуть, ведь старые хозяева не позвали его с собой, а новые не заселялись. Пруд зарос и превратился в болото, чему кикиморы были не рады, но деваться им было некуда.
Далее происходило что-то очень непонятное: сначала в опустевший дом набежали какие-то люди и стали выносить буквально все: мебель, картины, серебряные приборы, канделябры, которые Трифон обожал натирать до блеска, ковры и книги, а потом усадьба заполнилась бледными нездоровыми лицами, врачами и медсестрами в повязках на лицах, в пустых комнатах рядами стояли страшенные железные кровати, из которых то и дело доносились кашель и стоны. На дверях усадьбы теперь висела табличка «Городская больница».
Со временем кровати, врачи и больные тоже исчезли, и дом стал именоваться «Женской гимназией № 3». Стайки щебечущих учениц и их учителей теперь наполняли коридоры и лестницы, и домовой не понимал, как мог его родной и самый любимый особняк так измениться, а самое главное больше ничего нельзя было поправить, как прежде. Гимназия также, как и больница, просуществовала в здании недолго. Захарыч болтался по дому и только и слышал от людей практически единственную, наполненную ужасом фразу: «Началась война». Вскоре и дети, и взрослые покинули дом, и он стал еще более пустым и мрачным, и кроме все большего слоя нарастающей пыли, там не происходило ничего.
Постепенно без людей усадьба увядала, гнили доски, текла крыша, а Захарыч ничего не мог поделать. Зато он любил гулять по яблоневым садам, посаженным вокруг нее Ильей Федоровичем Соловьевым, и мечтать о новой жизни, новых хороших и милых хозяевах и их ребятишках.
И вот, прошло очень много лет, почему-то никто не стал восстанавливать усадьбу, и она сама разрушилась и сложилась как карточный домик, только яблони вокруг все также буйно росли.
Сначала на этом месте не было вообще ничего, кроме этого сада, и домовой совсем одичал и измаялся, но по натуре он был оптимист и всегда верил в лучшее. Люди часто приходили группами в это красивейшее в городе место, гуляли, собирали яблоки, зимой катались на лыжах, но о том, что здесь еще построится жилое строение, никто из них и не помышлял. Ну, а территорию, где прежде стоял сгнивший дом Соловьевых обнесли, наконец, оградой и повесили еще одну, на этот раз последнюю, крохотную латунную табличку с напоминанием о некогда жившей в этом месте семье. На табличке сухо и формально значилось «Городская усадьба Соловьевых (1889-1987)».
