Колыбельная для моей звездочки | страница 16
Удивительное дело: куда девались мои папиросы? Вот так очередной раз бросишь курить, всё чин чином, а потом ищешь отраву и яд по всему дому. Лошади мрут от одной капли никотина, а мыши недавно стрескали пачку «Беломора» – и хоть бы хны! Не заплакали! О, лишь бы мыши не закурили. Курение – яд!
– А если… – сказала Юлька.
– Наша Рыжуха ждёт своего часа, – сказал я. – Вот рассветёт, и мы разогреем мотор. Мы будем ехать очень быстро. Приедем и обрадуемся. Даже Рыжуха ни разу не заглохнет. Она будет лететь над землёй, прекрасная и рыжая, и в этот момент позабудет, что она «Запорожец» старой модели элегантного возраста и что у неё барахлит карбюратор и противно дребезжит сцепление. Словно юный «Лендровер», домчит она нас за полчаса. На восьмом дыхании. Седьмое выдохлось в позапрошлом году.
– Когда мы ездили за грибами? – спросила Юлька.
– Когда мы её толкали, а глупая Рыжуха, не понимая, в чем её счастье, брыкалась, и лягалась, и швырялась глиной. Тогда мы были ужасные. А всё потому, что я не видел ничего смешного. Мне залепило лицо грязью. А на опушке пень ещё стоял, помнишь? А мама посмотрела на него и сказала, что она знает, куда перевелись лешие. Пошли в домовые, конечно. Леса-то много рубят. Вот так, очень запросто, пришли люди и срубили дерево, хоть и росло оно до них триста лет. Построили из него дом. А леший – вместе с деревом. Куда ему в Тибет. И стал домовым. И грызут дом мыши, и коты по нему гуляют, и люди, и начинается у лешего домовая жизнь электро-теле-всяко-фицированная! А пень остался на опушке. И такая ему тоска-обида стоять под дождём и снегом, позабытым-позаброшенным… Вот и смотрит такая пень-шишига вдаль почерневшими от непогоды сучьями, – должно быть, завидует домовому. «Из грязи в домовые! Помни, где твой корень! Помни, не забывай…» А может, просто порасспросить домового хочет, как там ему, на новом месте? Бессонница, одним словом. Лесное страдание, горе буковое… Смотрит шишига на зелёную звёздочку – чьё-то окно. За окном под зелёным абажуром сидят люди. И чай пьют. Как-то им? Не холодно? Уютно? Не протекает ли крыша? Не обижают ли соседи? Поспела ли на огороде картошка? Любят ли хозяев коты? Любят ли хозяева свой дом? Ну, раз засиживаются допоздна на кухне, вроде как любят… Носят ли им добрые письма почтальоны?
Потом… Что потом? А потом посыплется снег. Верно? Большие белые пушинки облепят сучья – сомкнутся ресницы. Спит шишига. Спят рядом с ней под снегом муравьи, и бабочки, и разные букашечки. Лес спит. А шишиге снится то, что было триста лет назад, когда стояла она на этом взгорке – хрупкий прутик в три листочка. И то, что будет после неё. А будет стоять дом. Долго будет ещё стоять. И из глубокого корня пустит побег веточка-деревце, хрупкий прутик – три листочка, и опять будет стоять на пригорке. И опять будет.
