Когда он подошел и сел рядом, она почувствовала знакомое ей чувство узнавания. Еще один панк. С розовыми волосами, в кожаной куртке, без воображения застегнутой на булавки. В его облике было что-то стерильное: слишком правильный, слишком неестественный. Чисто пластик.
— Ничего, если я присяду? — поинтересовался он. Он говорил с акцентом, — возможно, немец. Она отметила это, так же как и то, как он одет. Его куртка, накинутая на плечи, сумела на какое-то время скрыть от нее, насколько похожи они были.
— Меня зовут Андреас. Я бы пожал тебе руку, — рассмеялся он, — но, думаю, это не совсем удачное предложение. — Он стряхнул с плеч куртку, обнажая культи, как и у нее, растущие прямо из плеч. — Может, — с улыбкой предложил он, — мы вместо этого поцелуемся?
Саманта агрессивно сжала челюсти, но почувствовала и нечто другое, совершенно противоположное — головокружительный, нервозный, на грани дурноты приступ смущения от того, что ее тянуло к этому человеку.
— Я не собираюсь, на хер, целоваться, — обрубила она, стараясь говорить, как панкушка. Хотя это прозвучало так же фальшиво, как и примочки Андреаса.
— Меня это расстраивает, — сказал Андреас. Он и вправду выглядел расстроенным. — А ты — очень сердитая девушка, да.
— Что-что? — переспросила она, по-настоящему рассердившись, но все же заинтригованная этим вмешательством в ее дела.
— Как я и думал. Это хорошо. Злость — хорошо. Но, когда ее прячешь слишком долго, она портится, правда? Эта испорченность внутри. Я много про нее знаю. Но, как это говорят: мирись-мирись. Знаешь такую поговорку?
— Да.
Саманта и раньше встречала теназадриновых ребят. И всегда это заканчивалось разочарованием. Их недостаток, постоянная тема для разговора, навязывалась сама по себе. Как можно не замечать его, как можно забыть о нем?
Он нависал, как темная туча, над любым, самым обыденным разговором. И больше того: она ненавидела их. Они напоминали ей о том, как она выглядела сама, как ее видел мир вокруг. Ущербный инвалид: ущербный безрукий инвалид. И раз на тебе висел ярлык ущербности, он становился всеобщим, распространяясь на все стороны жизни: интеллект, успех, надежды. Тем не менее Андреас не вызывал в ней знакомого ощущения неприязни и ненависти. В нем как будто не было никакой ущербности, несмотря на физический облик. Он излучал удивительную ауру избытка: она просто чувствовала, как уверенность переполняет его. Сама она привыкла скрывать свои страхи за усмешками, но Андреас ей показался человеком, способным диктовать миру свои собственные условия.
