– А главное читай: «в рыбацкой деревеньке». Вот мы кто для них. Мне уже сейчас больно от того, что они наплетут.
– Ну что я могу сделать… – я развёл руками.
– Конечно, только отступить. Забиться в угол, а лучше сжечь всю эту напрасную писанину, – сказал Жозеф вполне серьезно, размашисто махнул рукой и кашлянул.
– То есть как отступить, как сжечь? Да вы что, не видели, сколько я исписал страниц? Я не бывал в редакции уже давным-давно, я вкалываю, как лошадь, а вы советуете сжечь? Я сейчас же пойду к этому Шарлю Д, и объясню ему… – тут я запнулся, не зная, что именно я должен ему объяснять.
– Отступить, отступить, только и остаётся, – Жозеф вздохнул и глянул в угол комнаты. Наконец, я заметил хитрую улыбку, спрятанную в его усах.
– Я понял. Вы первые посоветовали мне сдаться, чтобы я сказал, что не отступлю. Это такая тактика?
– И что, разве не сработало? – он заулыбался, уже не скрываясь.
– Мне самому нужны сведения, которые есть только у полиции, так что я иду к нему завтра же, – я попробовал изобразить решительность, хотя былой запал прошёл после шутки Жозефа.
– Завтра выйдет газета.
– Ну тогда сегодня, сейчас, – уже нехотя добавил я.
– Вот теперь дело говоришь. Только скажи ещё раз, да так, чтобы я понял, что говорю с человеком, который умеет добиваться своего, – настаивал Жозеф, который иногда, словно по старой привычке, начинал меня воспитывать. Но спорить с ним не имело смысла, так что я встал, вытянулся в струнку и отчеканил твёрдым голосом:
– Отправляюсь к помощнику комиссара за особо важными сведениями. К ужину не ждать, съем ужин на завтрак. Или на обед, смотря по обстоятельствам.
Помощник комиссара оказался славным парнем. Он родился в соседней деревне, на другой стороне залива, в пяти километрах отсюда. Но уехал в город рано, вернее его увезли родители в самом начале его романа с некой Жанетт. Ему было шесть лет, избраннице – на полгода меньше. Напоследок он выкрал для прекрасной Жанетт в чьём-то саду букет ароматных цветов, точно в цвет её платья. Но владельцы сада его выследили, и за преступлением последовало суровое наказание. Это, вероятно, определило его дальнейшую профессию.
Историей про странника он заинтересовался ещё и потому, что это было первое дело, которое он вёл сам, хотя и под ленивым присмотром комиссара. Я был настойчив, и не уходил от него даже в то время, когда приличные гости обязаны разойтись по домам. Кажется, я ему надоел, но, главное, сумел убедить его в том, что преждевременная публикация его рассказа ничего не даст читателям. Лучше, если мы объединим усилия, поскольку у меня больше собрано сведений от разных людей деревни, мой давний друг много говорил со странником, и это много ценнее, чем аккуратно собранные, но всё же краткие сведения помощника комиссара, в которых недостаёт живых эмоций. Потом мы поспорили, и решили, что тот, кто написал больше, будет публиковать своё творение, а другой – нет. Мы подсчитали страницы его рукописи, но потом у него появилась здравая мысль, что нужно считать слова, потому что разный почерк может сильно испортить точность подсчета. Глубокой ночью мы, сбиваясь и начиная заново, пересчитывали слова в его рукописи, попутно обсуждая детали. К раннему утру он был согласен отказаться от публикации и обещал, что пойдёт в редакцию и сам скажет об этом. В дальнейшем я пользовался его записями, пообещав с благодарностью сослаться на его сведения.
