Заокеанский Манилов. Они тут перебиваются с жингалов-аца на мушкет, от благотворительных щедрот Би-Би-Си, отрабатывая стипендию по шаблонам “Правды” 1970-х, а он со своими собачьими выставками.
Впрочем, британцы, известные собаколюбы, могли бы и оценить такую инициативу потенциальных «бархатных революционеров».
На следующее утро я проводил Ника на конечную десятой маршрутки у роддома, а сам пошёл в Лисагор.
Ещё по весне, в какой-то из особенно муторных дней, я зашёл на кафедру географии АрГУ и её заведущий, Юра Аракелян, объяснил мне по карте, как пройти на Кирс через Лисагор и Мусульманашен.
Пешехождение – отличное просветительное средство.
Теперь я знаю, что на шоссе между Шуши и Лисагором 5 родников-ахпюрей (2 из которых необустроенные), что из машин, следующих из Еревана, чаще выбрасывают на обочину пачки «Масис Табак», чем из едущих в противоположном направлении, а с пассажиров, едущих в Ереван, чаще сдувает головные уборы.
Уже под вечер у Лисагорского ахпюря я спросил местного павильонщика, по какой дороге ближе на Кирс.
– А ты кого там знаешь?
– А разве там кто-то живёт?
– Конечно. Вон иди по той, где мужик коров гонит.
Новость о заселении скальной гряды Кирс, с 3-й по высоте горной вершиной Карабаха, наблюдаемой в ясные дни из Степанакерта, привела меня в такое изумление, что я решил попутно уточнить информацию.
Чобан Вова поправил огромадные очки с круглыми стеклами и сказал, что идти надо именно этой дорогой и никуда не сворачивать, а в Кирсе передать от него привет старосте села Самвелу.
Тут только до меня дошло, что Мусульманашен переименован.
Вова поинтересовался, уж не на экскурсию ли я иду и, получив утвердительный ответ, перешёл на русский, изумительно чисто выговорив:
– Ой, блядь!
Мат был и остается цементом в попытках превратить империю в единую нацию. На слух порой и не различишь, кто матерится – бурят или эстонец. В Вовином исполнении звучали сочные отголоски одесского Привоза…
Ночь захватила меня на перевале и я распаковал спальный мешок.
В самый глухой час, когда полная луна всплыла в зенит через клочкастую пену облачков, меня пробудил собственный вскрик, от нестерпимо колющей боли над левой лопаткой.
Боль перебила сон и не стихала до утра, и даже завтрак перемежался моими крёхтами, взвывами и охами.
Правда, при ходьбе она отступала на задний план, но зато места привалов и скалы Кирса, куда я добрался, не спускаясь в долину, а по кряжу прилегающих тумбов, наслушались моих воплей благим матом – «ой!» да «ай!».
