Сами мироходцы представляют собой что-то вроде метаморфов. Они вроде как не имеют собственного облика, хотя все, кого встречал Максим, предпочитали считать своим обликом первоначальную внешность, которую получили на Земле.
И да, по какой-то странной причине, все мироходцы, встреченные на пути Максима, изначально рождались именно на Земле. Причины подобного неизвестны. Вполне может быть, что Земля – это некая колыбель, в которой и появляются мироходцы-метаморфы. Все ли земляне способны на подобное? Ни Максим, ни другие метаморфы не могли дать ответа, так как никто из них так и не смог пройти на Землю обратно. Что весьма странно.
Также он не исключал вероятность простого совпадения. Мало ли, может быть, мироходцев, вышедших из одного мира, по какой-то непонятной причине привлекает друг к другу. Именно поэтому начинает создаваться ложное впечатление, что абсолютно все мироходцы рождаются именно на Земле.
По поводу моей изменившейся внешности. Любой мироходец в момент первого перехода из-за нагрузки принимает свой самый здоровый облик. Ну, в принципе, я вполне согласна, что в свои двадцать пять я была здоровее, чем в тридцать с хвостиком.
Моргнув, я повела плечами, сбрасывая некую заторможенность, навеянную горячей водой и мыслями.
Встав, укуталась в большое полотенце и вышла из ванной. В комнате по сравнению с теплой ванной было прохладно. Вытерев тело, я натянула что-то вроде длинной ночной сорочки, решив не ложиться голой, а потом села перед зеркалом. Перед тем как лечь, нужно было высушить волосы.
Кое-как распутав мокрые пряди, провела по ним расческой, задумчиво глядя на свое отражение. Значит, зеркала…
Замерев, протянула руку и провела кончиком пальца по холодной гладкой поверхности. Интересно, если я сейчас пожелаю уйти, что будет делать Лиарон? Расстроится ли он, или же ему будет все равно?
Мотнув головой, убрала руку, продолжая мучить волосы. Конечно, расстроится, ведь тогда ему придется ждать другого шанса. Он ведь сам говорил, что вполне может и подождать.
Хотелось бы знать, кто это к нему пришел? После того как он ушел днем, оставив меня с Рикой, он так и не вернулся. Я хотела спросить Герду, но не решилась.
Да и во время разговора с Рикой думать о Лиароне было некогда, хотя пару раз мысль о нем проскальзывала.
И неудивительно, что рассказ Рики меня впечатлил.
Как я и просила, она начала с того момента, как себя осознала.
– Не могу сказать, сколько мне сейчас точно лет, – начала она свою историю. – Первое, что я отчетливо помню в своей жизни, – это страх, сильный голод и мелькающие стены одной из пещер Оханки. Я точно от кого-то убегала, причем в зубах держала отвратительно воняющую тухлую рыбу. Сколько мне тогда было, не знаю. Я была ребенком. Впрочем, все остальные воспоминания не слишком отличаются от первого, – Рика засмеялась каким-то каркающим, злым смехом. – Я вечно от кого-то убегала. Воровала, обманывала, юлила, подлизывалась, горбатилась на кого могла, удирала от законников или от каких-нибудь психов, дралась, выгрызая себе право на жизнь зубами. Нас таких там много. Независимо от внутреннего зверя детей в Оханке называют крысятами или крысюками. Мы часто сбивались в стаи, но никто между собой не дружил. Если надо было, то разбегались в разные стороны, даже не думая о других. Самим бы выжить, не попасться. Там не живут долго. В последние годы было сложно, – Рика нахмурилась. – Хотя там всегда сложно. Особенно девочкам и красивым мальчикам. Крысят даже сами жители пещер с радостью ловили и продавали на аукционы. Там, в глубине, говорят, могли и съесть. Я туда не ходила, – Рика передернула плечами.
