— Я не подведу, — сказал он голосам и почувствовал, что лжет, но почувствовал и одобрение.
И тогда.
И тогда…
Его левая рука двинулась и выхватила мяч из пальцев Рога. Патера Шелк закрутился. Черный мяч, как черная птица, пролетел через кольцо на противоположном конце площадки, с довольным стуком ударился об «адский камень», выбил из него синие искры и, отскочив назад, протиснулся через кольцо во второй раз. Рог попытался остановить мяч, но Шелк отшвырнул его в сторону, опять схватил мяч и зажег второй дубль. Колокольчики монитора пропели пеан[6] из трех нот, и на экране появилось истасканное серое лицо, объявившее окончательный счет: тринадцать на двенадцать.
Тринадцать на двенадцать не такой плохой счет, подумал патера Шелк, забирая мяч у Пера и засовывая его в карман брюк. Более старшие мальчики не будут слишком недовольны, а младшие придут в экстаз от восторга.
Этот последний, по крайней мере, уже слишком очевиден. Он подавил импульс утихомирить их и посадил двоих самых маленьких на плечи.
— Все в класс, — объявил он. — Немного арифметики пойдет вам на пользу. Перо, брось Ворсинке мое полотенце, пожалуйста.
Перо, один из самых больших младших мальчиков, подчинился; Ворсинка, сидевший на правом плече Шелка, сумел схватить полотенце, хотя и не очень ловко.
— Патера, — отважился сказать Перо, — ты всегда говоришь, что во всем есть урок.
Шелк кивнул, вытирая лицо и приглаживая взлохмаченные золотистые волосы. Его коснулся бог! Внешний. Хотя Внешний не был одним из Девяти, он, тем не менее, без сомнения был богом. Да, это было просветление!
— Патера?
— Я слушаю, Перо. Что ты хочешь спросить? — Но просветление предназначается для теодидактов[7], а он не был священным теодидактом — ярко раскрашенным и увенчанным золотой короной образом в Писаниях. Разве он мог рассказать этим детям, что посреди игры…
— Какой же урок в нашей победе, патера?
— Вы должны терпеть до конца, — ответил Шелк, все еще думая о поучении Внешнего. Одна из петель ворот, ведущих на площадку, была сломана; потребовалось двое мальчиков, чтобы поднять ворота и со скрипом отвести назад. Оставшаяся петля тоже наверняка сломается, и скоро, если он ничего не сделает. Многие из теодидактов никогда не говорили, во всяком случае так его учили в схоле. Другие говорили только на смертном ложе, и в первый раз он почувствовал, что понимает почему.
— Мы терпим до конца, — напомнил ему Рог, — но все равно проигрываем. Ты больше, чем я. Больше, чем любой из нас.
