Я начал незамедлительно читать и застрял на родословной Христа, на первой странице Матфея.
Текст показался мне невыносимо скучным и занудным.
Я был разочарован, я ожидал чего-то необычайного и значительного.
Я вернулся к Новому завету через четыре года, усилием воли преодолел три первых главы, и вдруг от пожелтевших листков меня стало бить электрическим током.
В какой-то горячке я одолел все четыре Благовествования и тут же стал читать их снова.
И вдруг стало видно далеко во все стороны света. (Н. В. Гоголь)
Меня лихорадило, бил озноб, хотелось плакать. Я вспомнил картину Н. Н. Ге, и сразу всё сошлось и встало на свои места: что есть истина?
Умрёшь и оживёшь…
Я сидел на пне, на краю сосновой посадки, у самого болота, цветущего кувшинками.
На том самом месте, где я за месяц до того провалился в бездну Блока:
Над бездонным провалом в вечность,
Задыхаясь, летит рысак.
Прямо передо мной была просека, ведущая к будущему международному аэропорту, земляники там была уйма; слева – смиренное кладбище. Солнце клонилось к вечеру, западный ветер приносил легкий запах смолы с просеки, любопытная пестрая сойка поглядывала на меня искоса с молодой сосны. Белые кучевые облака громоздили свои текучие замки Фата-Морганы в огромном целокупном окоеме.
Вечное небо Аустерлица опрокинулось надо мной.
Я понимал, что я, прежний, умер.
Со мной это случилось впервые, и было мучительно: грудь болезненно распирало, сердцу было тесно в клетке ребер, голова кружилась, я был на грани обморока – это были муки рождения нового меня. С тех пор
Я умирал не раз. О, сколько мертвых тел
Я отделил от собственного тела!
Но я возродился не верой, а своим природным русским языком – поэзией и прозой.
Заумные люди говорят, что родной язык предопределяет мыслительную структуру мира, и это – верно.
Русский язык – альфа и омега моего бытия, он – мое всё, я привязан к нему, как мочало к колу.
Когда Божественный глагол
До слуха вещего коснется…
И это во многом определило мою судьбу.
У меня, видимо, отсутствует орган веры – нечем верить. Не верится, как не спится, не сидится. И изменить это нельзя.
Но тот самый Новый завет до сих пор со мной, и если я уезжаю на несколько дней из дома, я всегда беру его с собой.
Есть книги, которые почему-то становятся живыми.
Когда их берешь в руки – от них исходит тепло, их гладишь – они отзываются, страница иной раз не хочет переворачиваться – она говорит: не спеши, прочти еще раз – ведь чудо, как хорошо.
