Мы с Толиком переглянулись. Мы с ним даже мысленно, казалось, переговорили. Может, не затевать это медицинское жульничество, а честно отслужить? Но под армейскую лямку Толику не хотелось.
— Лучше на моей машине его до больницы довезти.
— Нет, лучше пусть они вас с улицы возьмут. Так будет лучше! Машину пока свою оставь. — Лев Дмитрич потёр свои руки. — Ну чего, ещё пятьдесят грамм — и вперёд...
— Не надо, Лев Дмитрич... Дело нешуточное.
— Ладно, потом вмажем... — Доктор взглянул на Толика. — Сколько ты весишь?
Толик робко произнёс. Лев Дмитрич что-то прикинул, сказал обыденно:
— Штаны спусти... — И вытащил из стеклянного шкафа шприц и ампулу.
Почему? Почему я не остановил ни Толика, ни доктора-прохиндея?! Тысячи раз я задавал себе этот вопрос: ведь драма вершилась на моих глазах, и не с кем-нибудь — с моим сыном! В какой-то момент мне показалось, что Толик сейчас рванёт из кабинета, но этого не произошло. Укол был сделан. А дальше случилось непредвиденное: до остановки с Толиком мы не дотянули. Где-то на полпути Толик вцепился в мой локоть.
— Пап, — прошептал он. — Мне плохо. Всё, не могу больше...
Он побледнел, закачался, у него подкосились колени, он сильнее вцепился в мою руку, но потом отпустил руку и повалился на обочину, в весеннюю грязь.
Ещё через минуту его стало тошнить, он стал сучить ногами, извиваться на земле, как в агонии, бессознательно хватать меня за ноги.
Я вытащил телефон, позвонил Льву Дмитричу:
— Лев Дмитрич, он упал, его рвёт, он умрёт сейчас. Чего делать?!
— Делай, как я сказал! Вызывай «скорую»!
Собрав волю, я позвонил в «скорую» и, стараясь не орать, вызвал «неотложку». Не знаю, сколько минут продолжалось это преступление против своего собственного сына, но в эти минуты пролетела вся моя жизнь. Она прочиталась как бы мной не на первом плане, а на втором. На первом — предо мной лежал Толик, в блевотине, в корчах, в грязи, бледный, казалось, за минуту до предсмертного вздоха. А жизнь моя опять представилась пустой, глупой и преступной. Даже гадюка-мысль посетила меня: «Если сейчас Толик умрёт на твоих глазах, тебя ещё и посадят за соучастие!»
Я снова позвонил в «скорую». Теперь я уже кричал. И тут наконец прибежал Лев Дмитрич. В халате, растрёпанный, дышит, как паровоз.
— Ух ты! — воскликнул он. — Неужели доза велика? Но он же сказал, что семьдесят килограммов весит... Валя, придерживай его на боку, чтобы блевотиной не захлебнулся.
Парня моего спасли. Дальнейшее шло как по нотам. Туфта Льва Дмитрича прошла. Диагноз Толику поставили «сотрясение мозга», и три недели он валялся на больничной койке. Набор в армию прошёл, а Толик поступил, не без моего участия, в институт. Но с той поры я стал седеть. Сперва виски, потом чёлка, хотя в близкой родне седых не было, стало быть, не наследственное.
