Ещё один пунктик, с которым нужно разобраться.
Подойдя к калитке, я остановился в растерянности — она оказалась заперта. И как проникнуть внутрь?
К счастью долго стоять мне не пришлось. Из дома выбежала женщина и со словами:
— Кизаму, сынок! Что же ты не заходишь? Заходи скорее! — открыла ворота и запустила меня.
— Добрый вечер, ма… — начал было я, среагировав на её «сынок», но женщина перебила меня:
— Обе ваши матушки спрашивали о вас, а я не знаю, что сказать. Занятия в школе давно уже закончились, а вас всё нет и нет…
И я захлопнул варежку, радуясь, что не успел назвать её мамой. Интересно, кто это? Служанка? Нянька? Не может же быть, чтобы нянька? Парень не производил впечатления, нуждающегося в няньках. Или всё-таки может? Для служанки она слишком…
Хотя, что я понимаю в служанках? У меня их отродясь не было.
Она щебетала, а я с каждым её словом всё больше и больше охреневал. И если школа ещё как-то вписывалась — пацан явно школьного возраста, то две матушки…
Две матушки, Карл! Как такое вообще возможно?!
В общем, я заходил в дом, как на вражескую территорию. Но! Без прикрытия. Без разведданных. Без подготовки. И не войти было нельзя.
Играть в несознанку? Боюсь, с женщинами этот номер мне боком выйдет. Но и говорить, что в теле пацана поселился боевой майор, тоже нельзя.
Но делать нечего. Я поднялся на крыльцо и вошёл в дверь, предупредительно распахнутую передо мной всё той же женщиной. Не успел наклониться, чтобы развязать шнуровку на плетёных сандалиях, а женщина уже бухнулась на колени и давай разувать меня.
— Да я сам… — начал было я.
— Конечно-конечно, — с умилением в голосе ответила женщина продолжая развязывать мои шнурки.
А из комнаты ко мне уже с причитаниями неслись две женщины:
— Кизаму, сыночек мой ненаглядный! Почему так долго? Проголодался, дорогой! Совсем исхудал! Пойдём ручки с тобой помоем, — причитала одна.
— Кизаму, солнышко, твоя мамочка сшила тебе новую рубаху и штаны. Твоего любимого зелёного цвета! Сейчас переоденемся и будем кушать. Мы с мамой Ишико ждали тебя, сами не садились, — вторила ей другая.
— Охренеть! — не выдержал я, понимая, что за жизнь была у пацана.
— Ой, мальчик наш! Какие ужасные слова ты говоришь! — закудахтали мамочки.
— Стоп! — остановил я женщин. — Остановитесь! Я сам могу разуться! Сам помою руки! Сам переоденусь! И сам поем!
— Конечно, сам, — расцвели все три. — Какой ты у нас большой уже.
И выстроились в почётном карауле переговариваясь:
