Позади нас щёлкнул язык и, повернувшись, я встретилась с мутными серыми глазами монаха. Отец Гариус не мог быть моложе начала времён. Его кожа была жёсткой, как у дракона, а терпение импульсивным. И он всегда олицетворял оттенки серого. Седые волосы. Седые брови. Серая кожа. Серое облачение. Он был одним большим бесцветным пятном.
Однажды он спас мне жизнь, но монастырь не был моим домом.
И отец Гариус знал это.
Он махнул рукой в сторону окна с чёткой командой. Нас гнали прочь из храма. Настало время для ежедневной медитации в саду.
Я лучезарно улыбнулась отцу Гариусу, на что он мягко ответил мне тем же, и со вздохом облегчения покинула библиотеку.
К тому времени, как мы с Оливером вышли на солнечный свет, я уже чувствовала, как надутые губы Оливера заражаются красотой улицы.
— В чём дело? — спросила я, ведя нас в направлении, противоположном саду.
Вместо сада мы двинулись к задней части парка, стремясь добраться до реки, которая извивалась вокруг каменной стены. Стена защищала монастырь от любой возможной угрозы и отделяла нас от внешнего мира.
Оливер остановился и поднял длинную палку, которой он стал прихлопывать стебли сочной травы и танцующих бабочек.
— Это несправедливо, что ты его любимица, когда всё, что ты делаешь, это говоришь.
Я чуть не подавилась со смеху.
— Думаешь, ты должен быть его любимцем, когда всё, что ты делаешь, это… не говоришь?
— Я с ним с самого детства, — заметил Оливер. — Я ему практически сын. И я говорю, благодаря тебе. На самом деле, мне приказали говорить.
Я наблюдала, как белка бегает кругами вокруг большого красного дуба.
— Я помню его стихотворение «последняя Жатвенная Луна», в котором говорится, что все существа под Великим Светом находятся под его опекой. Он брат тем, кто живёт, и отец тем, кто ищет.
Оливер хмыкнул.
— Но я больше сын, чем большинство.
— Ревность тебе не к лицу, — проворчала я. — Ты мне гораздо больше нравишься, когда просто грустишь.
Он подставил мне подножку, и я споткнулась на три шага, прежде чем спохватилась. Когда я повернулась, он поднял руки и показал на свой закрытый рот.
— И что за Брат Молчания выбирает, когда ему молчать? — потребовала я ответа.
Он пожал плечами и улыбнулся так очаровательно, что я не могла не простить его.
Через несколько мгновений мы добрались до задней стены. Виноградные лозы и плющ переплетались у основания и тянулись до самого выступа, позволяя нам легко взобраться на возвышающуюся границу.
Вдали, там, где извилистая река обрывалась в предательские водопады, ревела вода. Вода перед нами была не менее спокойна, несясь сверкающими стремнинами. На деревьях пели птицы. Густой полог зелёных листьев заслонял солнце, а нас окутывала прохлада Теллеканского леса.
