- Тэйн! - его имя прозвучало как полупротест-полузаклинание. Как может он столь жестоко иронизировать над ее несчастьем? И все же многие, вероятно, скажут, что Тэйн поступает благородно, предоставляя ей возможность в последний раз излить на детей свою материнскую любовь. Как когда-то, в счастливые дни их жизни, он и теперь называет ее по-гречески "моя Сапфира". Позволительно ли ей снова обольщаться его сладостными речами?
И все же его предложение показалось ей выгодным: время, проведенное с детьми, даст возможность успокоить их, убедить, что, покидая дом, она вовсе не попадает их, что она любит их так же, как и отец, и не может жить с ними только из-за решения суда, что ее действия подсказаны исключительно интересами малышей...
- Почему ты сомневаешься? - подбодрил он ее. - Ты что, боишься меня? Думаешь, что я нарушу условия нашего соглашения о раздельном проживании?
Широко раскрытые глаза Сапфиры выражали отчаяние и боль. Как ей ответить на этот вопрос? Она знала своего бывшего мужа как гордого и страстного человека, который не желал порывать с ней законные связи не потому, что любил ее, а потому, что до сих пор считал ее своей собственностью и его мужская гордость требовала, чтобы он оставался ее хозяином, даже если ради этого нужно было делить свое имя, свою собственность и все доходы с той, которую он больше не любит.
- Вот так. - Казалось, он прочел ответ на свой вопрос на ее лице. Сапфира безмолвно наблюдала, как, прежде чем продолжить, он медленно провел языком по верхней губе. - Ты до сих пор еще не поняла, что тебе удалось то, чего не удалось ни одной другой женщине, моя милая? - вкрадчиво спросил он ее с нескрываемой враждебностью во взгляде. - Ты лишила меня моего мужского достоинства. Я сейчас значу меньше, чем какой-нибудь пляжный ловелас или любвеобильный официант, надеющийся добиться твоей благосклонности.
Закон запретил мне физический контакт с тобой, не важно, чем он вызван, гневом или страстью. Мне, человеку, державшему тебя в своих объятиях и ласкавшему в своей постели твое тело, до сих пор носящее на себе отпечаток этих ласк, оплодотворившему тебя своим семенем, мне, которого ты поклялась любить и почитать всю жизнь, грозит тюремное заключение, если я хоть пальцем коснусь твоей нежной кожи. Можешь ли ты понять, как сильно влечет меня твоя плоть, если я добровольно согласен прозябать в тюрьме за радость обладания ею? Можешь, Сапфира?
- Нет... - Сапфира невольно закрыла глаза, чтобы не видеть его искаженное болью лицо и свое собственное отражение в широком зеркале, делавшем эту дорогую ей комнату еще более просторной. Она чувствовала, как ее плоть, плоть женщины, с которой он с такой жестокостью только что говорил, сжимается под ядовитым жалом его презрения. Если она и была когда-то тщеславной, то с рождением близнецов этот грех был искоренен навсегда.
