Наконец, Панкратьева приперлась и выдала на-гора все положенные в таком случае книксены и реверансы. Дубов начал рассказывать про трудности, с которыми он столкнулся в такой тяжелой и нужной всем командировке, а она все поглядывала на часы и зевала. А потом в кабинет ввалилась эта дурочка, Оксанка из бухгалтерии.
Взял на свою голову девочку сразу после института, дочку уважаемого влиятельного чиновника. Думал, и услугу хорошему человеку оказать, и свои глаза и уши в бухгалтерии иметь. За Панкратьевой ведь глаз да глаз нужен, а бухгалтерия ей полностью подчиняется. Как бы не так! Девочка быстро освоилась, переняла все Анькины манеры, смотрит ей в рот, а его откровенно множит на ноль.
Влетела в самый разгар его речи, бумаги Панкратьевой на подпись принесла как министру какому-нибудь, который вынужден разными глупостями заниматься в то время, когда его ждут великие дела. Больше всего Дубова взбесило то, что все остальные присутствующие в этот момент на оперативке люди смотрели на это дело с пониманием, всем своим видом показывая, что мы тоже люди подневольные, вынуждены тут этого дурака Дубова слушать. И тут еще опять её шутки дурацкие про «Летку-Еньку».
Ну и Дубов, само собой, сорвался. Сорвался – это, конечно, мягко сказано. На самом деле всеми любимый весельчак и удачник Шура Дубов просто озверел. Озверел от того, что все эти годы после встречи с Панкратьевой дела его хоть и идут в гору, но не чувствует он больше той всеобщей любви и обожания как раньше. Все какие-то издевки вокруг да подковырки. Вот и выдал он этой скотине все, что про нее думает, не стесняясь в выражениях. И про министра, которого она из себя корчит, и про морду смазливую, и про задницу ее как основной инструмент ведения бизнеса. В общем, как следует, высказался. Все аж головы в плечи втянули, а этой хоть бы хны, сидит, зараза, ухмыляется.
И в тот самый момент, когда уважаемый человек Александр Евгеньевич Дубов, бывший удачник, весельчак и любимец женщин пошел уже на второй круг, чтобы, наконец, достать эту стерву до самых печенок, он вдруг почувствовал легкий практически материнский подзатыльник. От удивления он даже замолчал и оглянулся, и в этот момент его затопило теплом и любовью. Самой настоящей общечеловеческой любовью ко всем сидящим в его кабинете, а особенно к Аньке Панкратьевой.
Стыдно стало до невозможности. Вспомнил он, как они с ней в самом начале Перестройки плохо одетые и голодные бегали по Московским офисам, пытаясь получить заказы, как сидели из-за нелетной погоды в тюменском аэропорту, у них кончились деньги, и Анька отдала ему свой последний пирожок с капустой, как делили первые доходы, как радовались совместным успехам. Куда это все ушло? Почему они теперь как кошка с собакой? Или это он, как собака на всех бросается?
