– Разве ты не хочешь отдать дань уважения своему наставнику? Это ведь ты был среди тех одиннадцати хухморчиков…
– Хухморынмыл! – взревел Брум. – Мы маленький гордый народец хухморынмыл, а не какие-то там хухморчики.
– Хорошо, – признала я и заставила себя выговорить труднопроизносимое самоназвание, – тебя и ещё десять хухморынмылов дядя Руди спас от разгневанных горцев Булукзая и привёз в этот дом двадцать лет назад. Если бы не он, селяне выследили бы вас в горах, нашли бы вашу колонию и подожгли её вместе с вами и всем скарбом, который вы наворовали в деревне.
– Не наворовали, а взяли в пользование, – с достоинством возразил мне Брум. – Можно подумать, им жалко всякие там напёрстки и кусочки тканей. Ну, ещё ложки. И деревяшки. И гвозди с черенками от вил.
Стоило мне представить, как десяток хухморчиков в ночи прокрадывается в чужой дом, наводит там шорох в поисках всякой всячины, а потом во тьме двадцать светящихся глазёнок таращатся на внезапно проснувшихся хозяев, как я сразу поняла, почему булукзайские горцы нещадно истребляли ночных воришек. Мне вот сегодня тоже было очень страшно пробираться на оккупированную Брумом кухню.
– Зачем вам черенки от вил? – всё же поинтересовалась я.
– Надо.
Вот и весь ответ, и понимай его как хочешь. А зачем Бруму так зорко сторожить буфет и не давать мне ничего съестного после ужина?
– А ведь у тебя после Булукзая развились какие-то комплексы, – догадалась я.
– Нет у меня никаких комплексов, – пробурчал он недовольно.
– А почему тогда ты так зорко охраняешь буфет? Ты стал жадиной, крохобором?
– Ничего я не стал. С наставником я всегда делился.
– А почему не со мной?
– А не нравишься ты мне.
Вот это да! Я даже не сразу нашлась, что и сказать на это.
– И почему я тебе не нравлюсь?
– А потому что Сайшарынские горы очень высокие. Там, на пике Булукзай, пока нет облаков, солнце палит нещадно, так сильно, что у горцев кожа на лице и руках коричневеет, словно поджаривается.
– Смуглеет, ты хочешь сказать? – начало доходить до меня.
– Вроде того, – согласился Брум.
– Прямо как у меня?
– Как у тебя.
– И не стыдно тебе?
Подумать только, причина моего голодного детства кроется в моей же южной внешности, которая будит в воспоминаниях Брума образы булукзайских горцев, к коим я не имею никакого отношения.
– А я не виноват, – с претензией в голосе, объявил он, – что ты похожа на ту деваху, которая огрела меня веником в прихожей. Я ведь всего лишь взял у неё игольницу, а она как шарахнет по мне. Я же был весь ушибленный, я весь болел.
