Тайрен был увлекающимся человеком. Когда он загорался чем-то, ему нужно было действовать сразу, немедленно, и попытка подрезать ему крылья причиняла ему прямо-таки физические страдания – чего не мог понять его отец. Когда Тайрен стал императором, он волей-неволей научился некоторой сдержанности, но стремление во что бы то ни стало добиться своего осталось неизменным. И потому я даже не пыталась отговаривать его ни от походов, ни от прочих начинаний. Иногда я пытаюсь себе представить – а что было бы, если б то, что он затеял, оказалось для меня неприемлемо?
Но судьба уберегла меня от такого испытания. Тайрен был прав – мы с ним совпали, как две половинки одной бирки. Муж мой, друг мой, ну почему ты должен был так рано уйти?!
Томик стихов Тайрена лежал на видном месте – иногда я брала его в руки, но редко перечитывала, ибо большую часть стихов знала наизусть. Теперь я открыла самый конец – на стихотворении, которым он когда-то завершил своё письмо мне, оказавшееся последним. И, хотя я понимала, что Тайрен, сочиняя его, был далёк от подведения итогов, но невольно именно так его прощальное стихотворение и воспринималось:
Конь боевой мой с седлом не расстанется, нет!
В панцирь и латы я круглые сутки одет.
Старость подходит, и смерть нас целует в уста.
Скоро ли мы возвратимся в родные места?
Звери на скалах бегут, чуть заслышавши гон,
В водах своих пребывает священный дракон,
Лисы в час смерти ложатся к норе головой.
Можем ли мы позабыть край возлюбленный свой?
Ручей вытекает струёй из земли,
В ручье мы душистые травы нашли.
Мужи благородства спешат ко двору –
Знамёна с драконами видны вдали.
Знамёна полощутся их на ветру,
И звоном звенит колокольчик сильней,
И тройки пришли, и четвёрки коней –
Мужи благородства спешат ко двору.
Ши цзин (II, VII, 8)
– Матушка, а можно мне ещё соевого молока?
– Сперва лапша, – строгим тоном сказала я. Ючжитар вздохнул и поболтал ложкой в пиале для супа. Лапша, сперва красиво скрученная поваром и плававшая в грибном бульоне словно белая хризантема, разошлась по сторонам, заняв всё пространство пиалы. Я покосилась на старших, но те спокойно ели, лишь изредка поглядывая на ждущие своего часа в центре стола рисовые пончики и вываренный в меду хворост.
– Ну, что случилось? – сдалась я наконец. Не то, чтобы я была матерью-тираном, считающей, будто ребёнок обязан есть всё, что дают. Но лапша у Ючжитара обычно возражений не вызывала. Что ж он сейчас-то над ней сидит, словно над водянистым бульоном старой девы?
