В остальном же при дворе воцарились тишь да гладь, божья благодать. Происшедшее достаточно напугало моих придворных, чтобы хотя бы временно примирить их с моей персоной. Советники сделались на диво покладисты, вот всегда бы так! Решив ковать железо, пока горячо, я таки протолкнула разрешение на учреждение пусть государственной, но не тайной типографии и решилась преступить к реализации ещё одного замысла, который вынашивала уже довольно давно, но колебалась, понимая, какие бои придётся выдержать с этими благонамеренными ревнителями старины.
Именно ретроградство сановников и злило меня больше всего, доводя порой чуть не до поросячьего визга. Они были готовы зарубить на корню любое начинание только потому, что предки этого не делали, и сколько ни объясняй им разумность и необходимость любого новшества, всё как об стенку горох. Ну почему нельзя учредить морскую пехоту, приучив солдат драться на палубах – что, будет лучше, если наши торговые суда будут грабить подчистую? И Торговое управление учредить бы не помешало, но нет, упёрлись – раз предки обходились Управлением малых припасов с их Отделами рынков внешней торговли, то и мы должны, а что товарооборот возрос в обе стороны и старая структура уже просто не справляется, так это мелочи жизни. Ну почему нельзя позволить тем простолюдинам, что побогаче, откупаться от трудовой повинности? Да, это не очень честно по отношению к тем, кто беднее, зато в казну текут живые деньги, на которые можно, если возникает необходимость что-то починить или построить в разгар полевых работ, нанять рабочих, а не сгонять крестьян с полей. Наёмные же рабочие, как показывает практика, работают куда быстрее и продуктивнее подневольных. Но нет – раз во времена древних мудрых царей такого не было, значит и у нас быть не должно. Не станешь же доказывать, что пресловутые цари жили, скорее всего, первобытнообщинным строем, или чем-то к нему близким, пробавлялись натуральным хозяйством и денег в руках не держали, потому что их ещё не изобрели.
Порой я, наслушавшись своих советников, чувствовала себя какой-то революционеркой, пытающейся разрушить до основанья весь привычный мир, хотя на самом деле ничего такого революционного я не делала. Да я даже на рабство не покушалась, хотя руки так и чесались! Особенно когда мне докладывали, что мой канцлер убил очередного раба, чрезмерно увлёкшись наказанием. В его поместье люди то и дело гибли, и справедливости ради, закон не оставлял это совсем уж безнаказанным – казнить тут могло только государство, и раб, в отличие от знакомого мне классического греко-римского рабовладения, всё же не считался говорящей вещью, находящейся в полной власти своего господина. Однако наказание за убийство раба по сравнению с карой за убийство свободного было мягким, а чиновники и благородные и вовсе могли от него откупиться, пусть даже и солидной суммой штрафа. Но для такого богача, как канцлер, совсем не обременительной. Он убивал и платил. Снова убивал и снова платил. И ничего я с ним поделать не могла. Даже отправить в отставку – канцлером он был очень толковым и свои обязанности выполнял безупречно. Как чиновника я его ценила.
