— Долго над вами колдовать не буду, — устало завершила Эдна: после украшения трёх ллейн руки у камеристки, верно, горели. — Скоро отойдёте ко сну. Поутру уж возьмусь, как следует.
Камилла мудро проглотила множественные вопросы, вертевшиеся на языке, и с удивлением воззрилась на поднос, принесённый горничной: есть почему-то уже не хотелось. Хотелось — нескромно и откровенно — показать миру, сколь красивой она может быть. Да и попросту впервые хотелось чего-то большего, чем просто набить желудок.
— Я в галерее прогуляюсь, — сообщила о намерении Камилла. — Здесь, у покоев, далеко не уйду.
— Аппетит вам нагуливать, верно, не надо, — подметила зоркая Эдна. — А госпожа велела из покоев — ни ногой.
— И я помню об обещании, добрая пэра Эдна, — учтиво склонила голову Камилла. — Но здесь душно после стольких-то омовений. Подышу свежим воздухом — и назад.
— Свежим, — прыснула горничная и тут же одёрнула себя под строгим взглядом камеристки.
— Свежий воздух во дворце — только в наших покоях, — недовольно подметила пэра Эдна. — Ллейна Бианка духоты и дурных запахов не выносит, мы отведенные комнаты проветриваем сами, от дворцовых не дождешься.
— Это верно, — согласилась Камилла, отступая к двери. — От дурных запахов и заболеть недолго. А светлейшая ллейна Бианка всё же хранительница магии воздуха, оно неудивительно, что взаперти ей дышать тяжко.
Камеристка явно удивилась, а Камилла воспользовалась заминкой, чтобы отворить тяжёлую створку и выскользнуть за дверь. Далеко уходить не собиралась: лишь прогуляться по коридору, ощутить, каково это — быть тут полновластной… да хотя бы гостьей! Впитать, так сказать. Прочувствовать. И, может, щегольнуть перед кем-нибудь новым нарядом, столь пренебрежительно названным Эдной «домашним».
Галерея, в которую упирался коридор, оказалась пустынна и темна, освещаемая лишь редкими светильниками да лунным светом из широких окон. Гости ещё не вернулись с позднего ужина, наслаждаясь, видимо, приятным обществом и умными беседами. Камилла вздохнула, потрогала пальцем позолоченную колонну — не отколупывается! — и завернула за угол колоннады, оглядывая очередной полутёмный коридор. Ничего интересного не обнаружила, кроме запертых дверей и подсохших цветов в тяжёлых мраморных вазах, и уже повернула назад, когда внимание привлёк сдавленный звук из-за неплотно прикрытой двери.
Любопытство погубило не одну кошку, но Камилла считала себя проворнее любого зверя. Прокравшись на цыпочках к тяжёлой створке, дочь Рыжего барона приложила ухо к щёлке и прислушалась.
