— Ты пытался укусить ее, — напомнил ему Томаззо.
— Как какой-нибудь монстр, — добавил Данте.
Джейк мотнул головой в сторону мужчины и чуть не зарычал от досады. — Я был болен, мучился и потерял голову от потери крови. Я не монстр.
— Мы тоже, — тихо сказал Данте.
Джейк откинулся назад, словно его ударили. С тех пор как Джейк узнал, кем стала его мать и кем была семья Нотте, он думал о них как о монстрах. Из тех, кто ведет себя дружелюбно и заманивает тебя конфетами и печеньем, как Гензель или Гретель. Только однажды они заманили тебя в свой маленький домик в лесу, и вместо того, чтобы выдать себя за ведьм, они выпустили клыки и заключили тебя в темные объятия, чтобы высосать твою кровь.
Он боялся их, признал Джейк. В детстве он смотрел все эти фильмы ужасов, называл людей, которых знал всю свою жизнь, вампирами и боялся их. А потом, когда его обратили, он испугался, что теперь, став одним из них, он тоже стал монстром. Но когда он пытался укусить Николь в ту ночь, когда ему было так плохо, он был не в себе и чувствовал себя чертовски виноватым с тех пор, как проснулся. Монстры не чувствовали себя виноватыми.
Джейк понял, что обращение не изменило его. Внутри он был все тем же человеком, с теми же ценностями и убеждениями. Он просто был здоровее, выглядел моложе, был чертовски сильнее и, вероятно, будет наслаждаться гораздо более долгой жизнью.
Джейк перевел взгляд с Данте на Томаззо. Эти двое были добры к нему с тех пор, как он впервые встретил их в детстве. Даже когда он узнал, кто они и все остальные, они остались добрыми, отвечая на его попытку избегать их и вычеркнуть из своей жизни терпением и добротой. Они просто ждали, когда он преодолеет свои страхи и поймет, что ношение наночастиц, делающих их бессмертными, не делает его или их менее человечными. Что он все еще настоящий парень.
— Мне очень жаль, — сказал он серьезно, и это было все, что он мог сказать. Данте и Томаззо сидели неподвижно, ожидая прорыва, на который надеялись, но, без сомнения, опасались разочарования. Теперь они оба расслабились и усмехнулись.
— Нет проблем, — пророкотал Томаззо.
— Но тебе понадобилось много времени, чтобы прийти в себя, — сухо заметил Данте. — Но ты всегда был упрямым, малыш.
От Джейка не ускользнуло, что надоедливый «Пиноккио», которым он страдал с тех пор, как его обратили, вернулся к «малышу», как они называли его до этого. И ему это понравилось, что было немного странно, так как раньше он это ненавидел. Ему было немногим за пятьдесят, когда его обратили, и то, что в пятьдесят один год двое парней, которые выглядели на двадцать пять, называли его «Малыш», бесконечно раздражало его. Теперь он воспринимал это прозвище как знак того, что его простили за то, что он был таким ослом… и он был благодарен за это.
