Теперь, перестав предаваться нелегким думам, я почувствовала его дыхание, долетающее до моей шеи и головы. Стало даже щекотно, но я не позволила себе очередную вольность
— вздрогнуть в его присутствии.
— Мне показалось, что вы хотите вовлечь меня в какую-то свою интригу. И как человек обличенный властью, я не могу себе этого позволить.
Ах, конечно, добродетель герцога не может и не должна страдать. А меня уже можно записывать в падшие женщины и вести на эшафот, чтобы облегчить всем жизнь и графу Орсхейму в первую очередь, не так ли?
— Хороша же я была бы, рисковать ради какого-то спора своей собственной жизнью, мчась по темени на распряженной лошади.
Моему безразличному тону позавидовали бы даже приспешники Смерти.
— Этот момент от меня не укрылся, — порадовал герцог своей догадливостью. — И потому я ранним утром сам отбыл в Орсхейм в поисках ответов. А на пути к крепости встретил трех своих служанок, болтающих об интрижке с графом.
Вот так новость. Теперь эта чернь еще и слухи пустит про измены самого лорда Хейса Орсхейма.
— И вы потому подумали, что я это спланировала? — уточнила бесцветным голосом, ибо весь этот разговор вытянул последние эмоции, которые еще теплились в моей душе. Да и муж наверняка узнал от Го'Шенора о моей выходке. Интересно, о чем они говорили? О том, что я сухая и бесчувственная женщина, как иногда граф бросал в меня обвинения после отказа посетить его спальню?
Но, как оказалось, даже мое опостылое тело способно чувствовать животное вожделение, потому как герцог вместо ответа, став еще ближе, обнял, прижимаясь ко мне походным камзолом и тем что под ним. А я, ощутив дурманящий аромат его одеколона вкупе с диким возбуждением от нашей близости все-таки повела плечами, призывая Го’Шенора к порядку:
— Служанка должна вот-вот явиться с новой исподней...
Его дыхание приятно согревало кожу, а губы пустились во все тяжкие и оттого еле сдержалась, чтобы не застонать. А когда Ив склонился и провел языком по жилке, пульсирующей от частого-частого биения сердца, что растревоженная птица в клетке, то ноги мои подогнулись, и я еще сильнее прижалась к нему своим голым телом накрытым сверху одним лишь тонким одеялом.
— Она не вернется, — произнес он, лизнув языком за ушком, чтобы следом легко его поцеловать, — я её отослал. А стопка свежих рубашек лежат в моем шкафу.
— Так это ваша спальня? — вырвалось у меня непроизвольно, прежде чем я наклонила голову к его плечу, млея в объятиях мужчины и возможно любимого. Последнее явно отрезвило, заставив стать ровнее. Не бывать тому. Это просто месть и ничего более. Нельзя вновь привязываться, ни к кому и никогда!
