Все тяжелей дышалось, свет свечей хилел, смутная, еще не осознанная тревога все больше беспокоила Секачева, пальцы его все ленивей перебирали лестовку, и вознесенное двуперстие невольно зависало над мокрым от пота лицом.
И, когда дышать стало совсем трудно, когда поневоле Кузьма Андреевич начал сбиваться в своем исступленном молении, он услышал, понял, что в доме его происходит что-то неладное.
Он скосил глаза вправо и поначалу не поверил тому, что увидел.
Светло-красные живые змейки, лениво извиваясь, медленно ползли к нему из-под дверной щели по крашеному гладкому настилу пола. Не понял, не принял сразу тех змей. Но дошло, тут же дошло, и в считанные мгновенья соединил все и вся старовер. Соединил и возликовал.
Он не размышлял, откуда этот огонь. От молнии или от той спички. Теперь это для него уже не имело никакого значения.
Услышан, услышан покаянный глас его!
Вот уж не думал никогда, что все так кончится…
Неисповедимы пути Господни! Не случай — вершится то, что давно определено ему…
Лучше этот земной скоротечный огонь, чем вечный, адовый!
Радость святого безумия захватила Кузьму Андреевича и рвалась словами: «Правь дело свое, послужи в последний раз, друже веселый, жаркий! Много раз ты моими дровишками кормился… Старался, угождал в любую погоду. Теперь вот и себя отдаю доброхотной жертвой. Бери, прекрати жизнь земную, чтобы воспарить в неземные пределы… Краше солнца красная смерть!»
Страх питает смерть.
Видел Секачев, как умирали, хоронил сам, не раз было так, что той смерти подлинно что в глаза смотрел, подмятый медведем…
Нет, не потеряется он, твердо войдет в огненную купель, презреет тот болевой крик жалкого тела и очистится, искупит все свои вины, все грехи предков и детей своих. Подлинно: как сгорел, так от всего ушел! Кто сожжется, тот и спасется, — говорили когда-то прадеды. Вот и достроил церковь свою… И еще жену во сне, Таисию, видел, и звала она его… Без печали и без зла на людей оставляет он землю.
Старик мог бы еще спастись. Стоило только вышибить единственное, завешенное черным, окно моленной.
Ему послышались сквозь шум огня встревоженные людские голоса, стук в ворота и зовущие крики. Они только подстегнули, укрепили в решении уйти из мира, который уже ничего не обещал, кроме немощи и болезней, сознания своей обузы для других, кроме ожидания смерти — всего того, что обычно уготовано старикам.
Он хрипло рассмеялся.
Уличная, далекая от него суета сосновцев, их забота о нем уже ничего не значили для него, уже были ненужными, ему надо готовиться одолеть тот постыдный человеческий страх, эту глупую боязнь смерти и шагнуть туда, куда всегда рвалось его внутреннее существо — к великой надежде…
