Картошка варилась, котел на тагане уже попыхивал паром. Агашка в широких мужских штанах сидела на корточках возле костерка и ровняла палкой огонь.
Аннушка еле перевела дух. Лицо разъедал горячий пот, болели от коромысла руки и плечи. Она сбросила накомарник, платок, скинула легкие бродни и осталась в шерстяных носках. Спустилась к черной дегтярной воде озера и долго охолаживала комариный зуд в руках.
Агашка встретила у костра весело. Оглядела с ног до головы.
— А ты, яблочко сосновенькое, похудела и красивше стала. Приглядная… Загорела-то как!
Аннушка отвела разговор.
— Кипит?
— Картоха бурьянит!
Женщина тоже сбросила платок, у нее были красивые с рыжинкой волосы, и они очень молодили вдову.
— Силаныч должен приехать. А вот я к чему… Просить товар буду, а ты поддакивай.
Аннушка насторожилась.
— Он что, сам за живицей?
— Дак, кому боле! На покосе все, траву нынче валят.
Ужарится Шатров на солнце, а вдруг охолонуть пойдет в балаган… Аннушка теперь подгоняла себя. Шевелись, девка, шевелись… И нечего ханькать. Перешла через страшное, в бане-то пострашней было!
В закопченной избушке зеленый лесной полумрак, пахло сухой лежалой пылью. Обеденные кошели парней висели у входа, на деревянных спицах. Сорвала тот, что из крашеной холстины, дернула стягивающий его шнурок. Руки слушались плохо, путались. Вот так недобрые дела крадучись и делаются со стыдом… Хлеб, все другое, мать, конечно, Алексею кладет, и невдогад ему будет, что чужой пряник…
Подъехал Шатров — высокий костистый мужик с худощавым, чисто бритым лицом и белыми выгоревшими бровями. Старая гимнастерка на его плечах была черной от пота. Снял фуражку военного покроя и вытер с залысин испарину.
— А здорово были, девоньки! Живицы-то, гляжу… Много накопили, молодцы! Ну, за труд и денежка. — Одной рукой Силаныч проворно распряг лошадь и пустил ее к озеру, к пояску яркой зеленой травы.
Агашка повеселела — вдова всегда менялась в кругу мужиков, как-то молодела. Подошла к Шатрову — он сидел на колодине, и напросилась:
— Силаныч, давай цигарку заверну?
— Заверни, спробуй! — сверкнул светлыми глазами председатель.
— Одна рука и та бедна калека… В пальцы тычет, к погоде, однако.
Аннушка знала, что это с гражданской Шатров пришел без руки. Его мужики над собой еще и потому поставили, что в тяжелом не работник. А распоряжаться можно и без руки. В артели каждый знал свое дело, каждый получал с выработки, и строгого досмотра не требовалось. Люди старого закалу, еще не порченные уравниловкой, знали, крепко держались старого: работать так работать!
