. Деньги на газету давал Майкл Дуглас; замечательное тогда было время — многие верили, что возможно абсолютно все. Однако, когда я увидел, как быстро наши слова и картинки подхватывают на Мэдисон-авеню
[93], и понял, что любое подобранное на улице слово можно использовать, чтобы что-нибудь продать, мое разочарование стало еще глубже.
В тот же год мы ездили на фестиваль в Монтерей. Это был один из первых поп-фестивалей; именно там Дженис Джоплин впервые засветилась на широкой аудитории. Мы сидели в кабине для прессы, а на сцене были Пит Таунсенд и The Who. Такого декаданса я до того никогда не видел: Брайан Джонс и Нико — настоящие гермафродиты, рядом Пит в одеждах восемнадцатого века, с антикварным кружевом, — когда я был в Англии, ничего этого еще не было[94]. Посреди всего этого Beach Boys смотрелись печально. Там были все: Country Joe and the Fish, Grateful Dead, Тайни Тим, Джими Хендрикс. После того как Пит сломал гитару о микрофон, а Кит Мун начал крушить барабанную установку, рабочие сцены кинулись их останавливать: они не знали, что так было задумано. Это было великое, уникальное событие.
Вскоре после этого я отправился в Диснейленд делать обозрение новых аттракционов, и так получилось, что именно тогда я понял: из Америки надо уезжать. Наш визит готовился отделом прессы: Гленис писала материал для «Ивнинг стандард», а наши друзья были репортерами «Ньюсуика». Одеты все четверо были хорошо, но волосы у двоих были длиннее среднего. Мы подходим к спецвходу, нас встречают охранники — вылитые агенты ЦРУ, все коротко стриженные — и сообщают, что внутрь нас не пустят: мол, наша «ухоженность» не соответствует их требованиям. Их не интересовало то, что мы все были в пальто и в пиджаках, притом что внутри разгуливали заплывшие жиром неряхи в шортах-бермудах и с бигуди на голове. Все сводилось к длине волос. Мы обратились к начальнице пиар-отдела (которой от всего этого стало не по себе), она пошла к начальнику службы безопасности, но он своего решения не изменил под тем предлогом, что, если прикажет отменить решение охранников, те перестанут его уважать. Потом нам объяснили, что проблема была на самом деле не в нас: проблема была в том, что, если нас впустить, люди с короткими стрижками почувствуют себя оскорбленными и могут даже на нас накинуться. Так что нас не впустят ради нашей же безопасности.
Это было начало сурового маразма: последний охранник не впускает группу журналистов, потому что у двоих из них волосы слишком длинные. И тут я заметил, что по верху забора шла колючая проволока: Диснейленд превратился в своего рода концлагерь. Истина, справедливость и американский, то есть диснеевский, путь утратили всякий смысл. Кое-что из этого, наряду с моим опытом работы в рекламном агентстве, позже нашло свое отражение в «Бразилии». В отношении Америки я утратил тогда всякие иллюзии.
