Терри Гиллиам: Интервью: Беседы с Йеном Кристи | страница 10
Благодаря всем этим церковным делам я уже ребенком знал, кто я такой: папа — плотник, а мама, совершенно очевидно, девственница; так что стремление к мученичеству было у меня довольно сильным. Когда несколько лет назад моя жена Мэгги сказала, что никогда всерьез не задумывалась о человеческой смертности, я вдруг стал рассказывать, что с самого детства в моей жизни не было ни дня, чтобы я не думал о собственной смерти. Я всегда воспринимал себя как избранного, всегда думал, что во мне есть что-то особенное, — это с легкостью трансформируется в вещи совершенно неправильные, если не иметь должной бдительности. Но здесь меня выручал юмор. Когда я смотрю на других режиссеров — а они все абсолютно сумасшедшие люди, каждый считает себя Господом Богом, — я спрашиваю: как преодолеть это ощущение, как перестать чувствовать себя Мессией с готовыми ответами на все вопросы. Я не раз испытывал ощущение, что понимаю суть вещей, не раз было желание слегка подчистить и подправить этот мир, но каждый раз чувство юмора подсекало подобные порывы на корню. «Я сражаюсь не за себя, а за дарованный мне талант» — эта идея связана с религиозным воспитанием. Хоть я и не Мессия, но у меня есть немало того, что нужно защищать от людей, стремящихся все это уничтожить.
К какой церкви принадлежала ваша семья?
К пресвитерианской. В Миннесоте мы, кажется, ходили в епископальную церковь, а когда переехали в Лос-Анджелес, стали пресвитерианцами, потому что там можно было выбирать только между лютеранами и пресвитерианцами. Чего точно нельзя было делать, так это пройти на один квартал дальше и присоединиться к католикам — папистам и рабам Рима! Думаю, посещение Церкви было делом само собой разумеющимся, частью местной жизни. И когда я вспоминаю Миннесоту, то всегда думаю о людях, которые нас окружали. В основном это были скандинавы: Хансоны, Джонсоны, Стенсоны, — мы, нескандинавы, называли их всех «скандахувами». О мире, в котором я вырос, пишет Гаррисон Кейллор[24]. Думаю, ко времени братьев Коэн этот мир как-то поменялся, но дух места тем не менее сильно ощутим и в их картине «Фарго»[25]. Я помню, как люди собирались все вместе и пекли пироги перед ярмарками. Мне очень не хватает этого чувства общности, но в то же время я сам всегда старался как можно дальше от него отстраниться. Может, в том и штука, что общество (даже очень узкое) лучше семьи, потому что в семье тебе не дано выбирать родственников, а в обществе можно хоть как-то влиять на то, с кем общаешься.