Буковски: По-моему, это неправда.
Плезантс: Мне кажется, это относится ко всем присутствующим.
Локлин: У меня на этот счет есть теория. Мне кажется, корнями это желание уходит к Хемингуэю. Тот любил свою жизнь, и ей, я думаю, немало завидовали. Писательской славы он добился еще в юности, жил очень интересно. Несмотря на это, писал хорошо. Я думаю, ему так завидуют — и как человеку, и как писателю, — что люди, по крайней мере в молодости, хотят стать Хемингуэем. И думают, что быть писателем значит писать романы.
Буковски: Слушай, я скорее не соглашусь. Я вот знаю, что многие поэты — поэты, и только. Не просто пишут одно стихотворение, но только его и пишут.
Плезантс: Одно и то же, снова и снова?
Буковски: Да, и лучше обычно не становятся. Но суть в том, что им кажется, будто есть что-то еще помимо того самого Хемингуэя, против того Хемингуэя. Им кажется, романист — он отчасти растлен. Или, того хуже, смотрят свысока на автора рассказов. И большинство — особенно в Л.-А. или Фриско — многие поэты просто пишут стихи и думают, что поэту некая муза является, а вот автору рассказов или романисту — нет.
И, написав стихотворение, почуяв от этого в себе святость, они начинают подыхать с голоду или устраиваются под чью-нибудь опеку. Передозируются, клянчат милостыню, своего угла у них нет, потому что они — поэты и заслужили особое обращение... которого романист или автор рассказов не заслуживает, поскольку поэт — особый тип личности. По-моему, нет.
Плезантс: Вообще-то, ты привел прозу к поэзии. Рассказы и романы привел к поэзии. Многие твои работы на самом деле рассказы.
Буковски: Дело просто в строке. Я и стих могу написать как повесть. Вот и все.
Локлин: Мне так всегда и казалось. В университетах много болтают о восстановлении нарратива в поэзии, а по-моему, Буковски это сделал даже не задумываясь.
Ричмонд: Легче протащить в печать стишок, чем роман.
Буковски: Легче получить отказ на стишок, чем на роман.
Кёрчи: Нет, не легче. С романом просто дольше.
Буковски: Нет, гляди: ты пишешь роман — и сколько страниц пускаешь на ветер? А стихотворение возвращается, и ты либо снова его шлешь, либо рвешь. Потом садишься, заправляешь новую ленту в машинку — и у тебя новое стихотворение. Меньше времени тратишь.
Плезантс: Но тут еще другое. Хорошее стихотворение как динамитная шашка — взрывается с неимоверной силой. А с романом иначе. По-моему, лучше получается воздействовать стихом, а не романом.
