Когда интервью завершилось, Буковски встал и подошел к столу. Взял какую-то брошюру, раскрыл ее и сказал:
— Поглядите-ка. Что-то происходит. — Брошюра оказалась каталогом торговца автографами, и там значился десяток писем Буковски к продаже. Какой-то миг он смотрел на список, потом отшвырнул каталог обратно на стол и пробормотал: — У меня получится, мужик. Все получится.
Какими были ваши родители и ваше детство?
Ох господи. Ну что, родители мои — немецкого происхождения. Мать родилась там, а предки отца тоже были немцами, хотя сам он из Пасадины.
Отцу нравилось пороть меня ремнем для правки бритвы. Мать его поддерживала. Грустная история. В общем, хорошая дисциплина, но очень мало любви с обеих сторон. Однако неплохая тренировка перед вступлением в мир — хорошо они меня подготовили. Сегодня, глядя на других детей, я бы сказал, что родители научили меня одному: особо не плакать, когда что-то идет не так. Иными словами, закалили меня перед тем, через что мне довелось пройти, — приспособили к бродяжничеству, дороге, к дурным работам и неприятностям. Поскольку первые годы жизни соломку мне никто не подстилал, остальное уже не шокировало.
Мы жили в доме 2122 по Лонгвуд-авеню. Это чуть к юго-западу отсюда. Когда я начал сходиться с женщинами, я жил около центра; и за все эти годы с каждым переездом вроде как перемещался дальше на запад и на север. Одно время чувствовал, что двигаюсь к Беверли-Хиллз. Теперь я тут, потому что меня вышвырнули из дома, где я жил с этой дамой. У нас с ней вышла размолвка, и вот ни с того ни с сего я опять сместился к югу. С курса меня сбили. Видать, не добраться мне до Беверли-Хиллз.
Какие перемены вы замечали в Лос-Анджелесе за все годы, что тут прожили?
Ничего поразительного. Город растет, тупеет, в нем больше жестокости и жадности. Развивается по той же схеме, что и остальная цивилизация.
Но есть часть Л.-А. — ее не следует причислять к Голливуду, Диснейленду и океану, я от таких мест держусь подальше, ну, кроме пляжей зимой, когда там никого нет, — где ощущение хорошее, легкое. У тамошних людей есть свойство не совать нос в чужие дела. Там можно сидеть взаперти или устроить вечеринку. Вот я могу снять трубку, и через час здесь будут пить и хохотать десяток человек. И это не потому, что я писатель, добившийся некоторой известности. Так бывало всегда, даже когда мне еще не везло. Но они не придут, если я им не позвоню, если мне их не хочется. Можно жить уединенно, а можно в толпе. Я склонен смешивать то и другое, предпочитая изоляцию.
