А кроме того, была женщина по имени Джейн. С Буковски они познакомились в баре, и несколько лет он периодически с нею жил. Оба алкоголики и оба неудачники — вот и все, что их роднило. Джейн приходила в себя после разбитого брака с зажиточным адвокатом. Она была лет на десять старше Буковски, на той стадии жизни, когда, как он выражается, «женщина еще неплохо сложена, балансирует на самом краю распада, а для меня именно тогда они в самом соку». Джейн стала первой женщиной, подарившей ему нежность, и он оттаял. Лет до двадцати двух — двадцати трех он даже не пытался ни с кем лечь в постель, потому что стеснялся своего уродства, а когда стал гоняться за женщинами, понял, что они обычно им пользуются. Поэтому он отмокал в обществе Джейн и не бросал ее даже после тех случайных ночей, когда она принимала приглашения других кавалеров и отправлялась к ним.
Пьянство Джейн в конце концов ее и убило, а пару лет спустя, в тридцать пять, и сам Буковски едва не умер от беспробудного алкоголизма. В окружной больнице Л.-А. в него влили одиннадцать пинт крови, чтобы спасти от кровоточившей язвы. Когда он выписывался, врачи сказали, что, если он притронется к выпивке еще раз, он покойник. Буковски так занервничал, что дошел до ближайшего бара и опрокинул несколько стаканов пива, — милый такой штрих к легенде, которая вскоре родилась. Придя в себя после болезни, он установил распорядок. По ночам работал сортировщиком в унылом почтовом отделении в центре города. Затем рано утром возвращался к себе в задрипанную квартирку, включал радиостанцию классической музыки, садился за битую машинку «Ройял» и, подпитываясь горючей смесью виски, ярости и отчаяния, писал стихи: прямые, грубо честные, проникнутые болью и ненавистью, однако в них все равно читались сострадание и оправдание жизни. Стихи он рассылал по мелким журналам и андеграундным изданиям, где, к его удивлению, их стали регулярно печатать. Вскоре мелкие независимые издатели начали выпускать его сборники. Он быстро завоевал репутацию андеграундного поэта со значительным талантом, и уже появились признаки того, что этим дело не кончится. В 1963 году в предисловии к сборнику Буковски «Оно ловит мое сердце голыми руками» писателю и критику Джону Уильяму Коррингтону[108] уже пришлось признавать, что
...критики в конце нашего века запросто могут заявить, что работы Чарльза Буковски стали водоразделом американской поэзии XX века — между паундо-элиото-оденовским периодом и новым временем, когда обрел силу живой человеческий голос. Буковски заменил формальную, часто напыщенную дикцию паундо-элиото-оденовских дней языком, лишенным манерности, литературных приемов и изысканности, захвативших наше академическое стихосложение и набивших университеты и коммерческие ежеквартальники подражаниями подражаниям Паунду и иже с ним. Что якобы имел в виду Вордсворт, что якобы свершил Уильям Карлос Уильямс, что на самом деле сделал Рембо во французском — то Буковски сделал для английского языка.
