Дед Фишка [издание 2-е] | страница 9

Старику хотелось скорее двинуться в путь, но он терпеливо наблюдал за тем, как Агафья любовно складывала подрумяненные каралики в белую тряпку.

— Ну-ну, пусть покушает Матюша свеженьких. Сухари-то, поди, опостылели хуже горькой редьки, — с лаской в голосе сказал дед Фишка.

— Пусть, пусть покушает. Он каралики-то всегда любил. Вот как сейчас на него гляжу: махонький он, вихрастый, глаза — чисто небо, и каралик в руках…

Агафья умолкла, дыхание её стало неравномерным, тяжёлым, и чувствовалось, что тихие слёзы умиления слепят ей глаза и сжимают горло. От всего этого дед Фишка тоже ощутил какую-то лёгкую, но мучительно-сладостную горечь в душе и, боясь, что это чувство расслабит его, завертелся по прихожей. Агафья заторопилась, быстро перетянула узелок прядью кудели[5] и подала его брату.

На полях было безлюдно и неприглядно. Ветер со свистом раскачивал гибкие стволы берёз и осин. Сизые облака клубились, переливались, как кипящая вода в котелке. Нахохлившиеся вороны угрюмо и неподвижно сидели на макушках сухостойных лиственниц. Порывы холодного воздуха приносили откуда-то запахи надвигающейся зимы.

Дед Фишка тропкой подошёл к кедровнику. Теперь ему предстояло обогнуть высокий скалистый выступ и, миновав широкую равнину, спуститься в глухое ущелье, ведущее в буераки. Прежде чем показаться на равнине, он остановился и прислушался. Никаких посторонних звуков слух его не уловил. Всё так же со свистом метался жестокий ветер, да где-то у речки с надрывом горланила ворона. Дед Фишка смело направился вперёд и, выйдя на другую сторону выступа, к опушке леса, взглянул на широкую равнину.

Неподалёку от него стояла лошадь, запряжённая в лёгкую тележку на железном ходу, а возле неё были Евдоким Юткин, штабс-капитан Ерунда и высокий, мрачного вида поручик.

О чём они говорили, дед Фишка слышать не мог, но по жестам Евдокима Юткина, то и дело махавшего рукой в сторону буераков, старик понял, что всё, о чём говорили ему сегодня бабы, верно от начала до конца.

«Плантуют, как людей убивать, душегубы!» — задрожал от немой ярости старик, прячась в ветвях мохнатого кедра.

Через несколько минут офицеры и Евдоким один за другим сели в телегу и направились по дороге к селу.

Они проехали мимо деда Фишки шагах в двадцати. Он видел их лица и мог бы расслышать говор, но Евдоким и офицеры молчали, мрачные и нахохлившиеся, как вороны.