, если счастливый итог для любого из нас приобретен ценою – или даже лишь риском – чьего-либо вечного страдания.
Однако это вопросы, которые будут рассмотрены ниже. На время их можно оставить. Здесь замечу лишь, что есть множество энергичных и рассудительных защитников общепринятого повествования, которые с негодованием отвергли бы эти характеристики и упрекнули бы меня в том, что я самонадеянно воображаю, будто лучше них самих знаю, во что они на самом деле верят. Я и в самом деле признаю́: с моей стороны это самонадеянно. Я воспринимаю их поступки как указания на то, как мне следует интерпретировать их слова, и такой подход опирается на определенные предположения относительно глубинных моральных побуждений в их душе. Возможно, стоило поступить наоборот. Возможно, вместо того чтобы считать самодовольство некоторых христиан признаком их сокровенной веры в конечное спасение всех людей от смерти и страдания, мне следует научиться интерпретировать их бездействие как указание на то, что в действительности эти глубинные моральные побуждения не существуют. Возможно, мне и впрямь стоит заключить, что большинство верующих в свою веру в вечный ад действительно всем своим существом верят в него, но просто слишком инертны в моральном отношении, чтобы проявлять заботу о ком-либо, кроме самих себя и, возможно, своих ближайших родственников. Признаться, мне кажется, что человек в таком состоянии, скорее всего, уже утратил те небеса, которые так рассчитывает обрести, однако не мне об этом судить. В любом случае, чувствительная совесть, возможно, есть способность отнюдь не столь широко распространенная, как нам хочется думать. Что ж, если это так, то ничего не поделаешь. Однако я не могу всё же признать веру в ад вечных мук логичной. Как не признаю́ и того, что кому-либо удалось привести такой аргумент в ее пользу, который, как только рассеется туман догматической предвзятости, не оказался бы настолько внутренне противоречивым, чтобы в конечном счете сделаться свидетельством в пользу противоположного.
I
Моя первейшая проблема состоит в том, что совершенно невозможно обнаружить вразумительную грамматику, в рамках которой высказывание, что нечто подобное аду вечных мук действительно существует или могло бы существовать, являлось бы осмысленным. Я попросту не представляю себе, как установить сколько-нибудь прочные понятийные связи между разнообразными базовыми терминами: «правосудие», «ад», «любовь», «свобода», «вечность» и так далее, – которые, для того чтобы построить из них стандартные инферналистские аргументы, нужно не просто поместить рядом, но в конечном счете согласовать друг с другом. Мне представляется очевидным, что здравое определение любого из этих слов, предполагающее достаточное понимание неизбежных логических последствий этого определения, еще более затруднит установление сколько-нибудь прочного единства со всеми остальными терминами. Чем более любое из этих слов начинают связывать с ясной и отчетливой идеей, тем более разрушительным оно становится для общей гармонии. И насколько я могу судить, ни одна разновидность стандартных аргументов ничуть не лучше в этом отношении, чем любая другая. Как я уже отмечал, наиболее популярная на сегодняшний день защита инферналистской ортодоксии является – что довольно трогательно – и наиболее заботливой: это аргумент, исходящий из рациональной свободы творения и из отказа Бога посягнуть на эту свободу – дабы не помешать творению достичь подлинного единения любви с божественным (хотя, разумеется, тех, кто не преуспел в этом, ожидают ужасные последствия, что заставляет задуматься о том, способен ли подобный аргумент провести четкую грань между «чистой» любовью и любовью, движимой страхом). За все эти годы такой взгляд на проблему встретился мне в удивительном многообразии вариаций, которые при совокупном их рассмотрении оказываются – что даже более удивительно – по сути идентичными друг другу. От вариации к вариации, судя по всему, меняются лишь относительная расстановка акцентов в языке этого аргумента, избранный метод изложения да риторические дарования автора. И это, на мой взгляд, особенно поучительно, поскольку худшую защиту идеи вечного ада трудно себе и представить; сколь бы привлекательной таковая ни казалась на первый взгляд, она совершенно лишена смысла. Однако она никуда не девается, и несколько по-настоящему талантливых христианских философов (и куда большее число других, известных хотя бы своей философской педантичностью) с поразительным упорством вновь и вновь повторяют ее.
