Но вот публика пожаловала. Со всех хуторов спускаются крестьяне — мужчины, женщины, дети, — рассаживаются на траве. Весьма любопытствует эта публика, которая впервые увидит представление на родном языке: что же скрывается за большим серым занавесом?
Раздается удар гонга — все, как в настоящем театре. Толпа инстинктивно замирает.
Перед занавесом появляется Гулиа. Его немногие знают в лицо, зато не раз слышали имя «Дырмит». Так вот он какой! Невысокий, с добрым прищуром глаз. Он в простой рубашке, подпоясан какой-то тесьмой. На ногах — солдатские ботинки. Он поднимает руку и произносит краткую речь:
— Мы прибыли из такого-то села, где показали несколько наших спектаклей. Вон там, позади вас, стоят люди, приехавшие оттуда. Сказать по правде, нам очень нравятся гастроли. Мы словно хозяйка, которая сварила мамалыгу и довольна стряпней. («Зал» хохочет.) Остается только выяснить, в хорошем ли настроении хозяева, подобно вам принимавшие нас вчера. (Смех.) Вот вы смеетесь, а может, вам будет не по душе то, что мы покажем. И не прогоните ли нас с этого крыльца? (Возгласы: «Нет!») Вы, стало быть, заранее хотите казаться добрыми. А я бы на вашем месте поступил так: нравится — похлопал бы в ладоши, не нравится — кричал бы «Вон!». Хлопать в ладоши — значит аплодировать, выражать восторг, а кричать «Вон!» — значит… Впрочем, сами знаете, что это значит. (Смех.) Больше ничего не скажу. И прошу вас: будьте судьями строгими. Снисхождение нас оскорбит.
Он уходит, и вослед несутся аплодисменты. Рождается театральная традиция. Отлично!
Затем поднимается занавес и — о боже! Что же это такое? Девушка — живая, мужчина — живой! Они складно объясняются на чистейшем абхазском языке… «Зал» замирает — боязно упустить хотя бы одно слово. — Здесь, на крыльце, все как в жизни…
А Гулиа со стороны наблюдает за зрителями и решает про себя: можно ли твердо надеяться на них, пойдет ли дальше абхазское театральное искусство?.. Ведь все зависит от него, от народа! Отдают ли себе отчет эти абхазцы в том, что происходит в настоящую минуту?.. С точки зрения исторической…
Он задает себе эти вопросы каждый раз, как открывается занавес. Вот уже тому почти два месяца. И кажется, ответ находится. Утвердительный. И все-таки сомнение велико, ибо слишком величественно дело., которое совершается у него на глазах. Где-то люди смотрят Шекспира и Шиллера, Гольдони и Церетели, Островского и Гоголя. А здесь пока что пьесы простенькие. Так, веселенькие фарсы и водевили. Но вот первые аплодисменты — и сомнения исчезают. К концу первого действия Гулиа успокаивается. «Кажется, приняли», — облегченно вздыхает он…
