Ван Гог. Ты меня достал, если ты мне позволишь так выразиться, ты меня уже достал. Когда закончишь свою проповедь, скажи как выпутаться из этой ситуации.
Рембрандт. Есть и достижения, и потери. Леопольд де Грамюр умер на баррикадах, распевая "Форель" Шуберта. Он уже не увидит своего ребенка.
Ван Гог. А месье Люсьеи?
Рембрандт. Он потерял жену.
Ван Гог. Она умерла?
Рембрандт. Еще хуже. Я уверен, месье Люсьеи предпочел бы, чтобы она умерла. Из него бы получился очень хороший вдовец. Ревнивец может обрести внутреннее спокойствие только в смерти человека, которого любит: лишь тогда он уверен, что тот принадлежит ему.
Ван Гог. Короче, короче. Где сейчас мадам Люсьеи?
Рембрандт. Она крутит превосходный роман с одним анархистом, с которым познакомилась в первые дни восстания.
Ван Гог. А месье Гомез?
Рембрандт. Его уволили после того, как он распространил в своем банке великолепно написанную листовку - письмо к директорам. Вот послушай: "Мерзкие кретины, умеющие спрягать только два глагола: покупать и продавать, - мне приходится сдерживаться, чтобы не возненавидеть вас. Вы, решающие судьбу мира, вы, выбросившие бедняков на улицы как выливают грязную воду, вы внушаете мне ужас. Надо воспринимать вас как убийц, - каковыми вы и являетесь, - чтобы, наконец, пожалеть вас."
Ван Гог. Неплохо. Немного нравоучительно и, может быть, слишком литературно, но неплохо. И что с ним теперь?
Рембрандт. Теперь месье Гомез вместе со своей матерью выкупили бакалейный магазин, расположенный в их квартале. Они там торгуют в кредит, и оба совершенно счастливы.
Ван Гог. А мадам Карл?
Рембрандт. Она временно закрыла двери своего музея. Последний художник, которого она пригласила, счел необходимым в знак солидарности с народом публично сжечь свои картины. А следом загорелись ковер и стены.
Ван Гог. А Ариана?
Рембрандт. Ариана надумала рожать, сегодня утром или - самое позднее вечером.
Ван Гог. Я не знал, что женщины могут носить ребенка в животе так долго - сколько уже, три года и семь месяцев?
Рембрандт. Остальные женщины, возможно, и не могут. Но Ариана не как все.
Ван Гог. И какое имя дадут ребенку, который родится среди всей этой неразберихи?
Рембрандт. Тамбур. /Tambour - барабан (фр.)/ Это имя просто само напрашивается.
Ван Гог. А что будет дальше?
Рембрандт. Дальнейшее легко предсказуемо. Все потихоньку успокоится. Обилие гнева принесет совсем чуть-чуть справедливости. Город вернется к нормальной жизни, а память о восстании еще долго будет гореть у некоторых в глазах как воспоминание о чистой любви. Всевозможные пересуды мало-помалу затмят истинную историю этого события. Так всегда: происходящее в жизни рано или поздно оказывается в книгах. Там оно находит свою смерть и последний расцвет.
