Внезапно, Мовсесян уронил голову на стол и громко зарыдал. Из-под лица паталогоанатома обильно лились слёзы, заливая столик и скатываясь на пол.
"В этом мире нет любви" - рыдал Харон Абрамович: "Вообще нет, вы даже себе не представляете, до какой степени. Вот вы, так называемые живые, ходите на работу, жрёте, срёте, рожаете детей, а зачем это всё? Вы никому не нужны нахуй, даже своим родственникам. Да, где-то там, на задворках сознания у них брезжит мысль, что есть вроде тётя Раиса Марковна и даже дядя, Василий Пафнутьевич, но пока вам что-то от них не понадобится, эта мысль так и останется на задворках. Получили требуемое и опять забыли, охуительно удобно. Выстроили общество потребления, блядь. Раньше тоже подобное было, но не до такой-же степени! "Каждый умирает в одиночку" - отличная поговорка, не находите? Коли вы кому-то и бываете нужны, то только мне, да и то, если соблюсти ряд условий: вы должны быть красивой молодой женщиной, уйти из жизни в самом расцвете сил, и всё равно, не дольше, чем неделя - полторы. Продлить любовь ну никак не получается, что я только не пробовал! А остальные блядь? Не нужны никому вообще нахуй, более того, людей от вас тошнит, собственно, как и вас от них, такой вот Жан-Поль Сартр".
"Ну всё блядь, меня этот цирк заебал, я вызываю охрану. Нажрался - сиди дома, или в своём морге, нехуй по столовым шляться" - из-за одного из столиков поднялась пожилая дама в белом халате с волевым и решительным лицом - зав. отд. реанимации.
"Охрана? Быстро в столовую!"
Потом она перезвонила главврачу: "Константин Васильевич, тут в столовой ваш паталогоанатом буянит, пьяный в гавнище и весь в кишках. Речи толкает, блядь. Любви ему мало, алкашу ёбаному, вы подойдёте? Ждём".
Будь Харон Абрамович потрезвее, он возможно и обнаружил бы в углу свою давнюю знакомую - Анну Семёновну, которая пила в уголке кофе с пирожным, манэрно отставив в сторону мизинчик. Анна Семёновна внимательно следила за развитием мысли господина Мовсесяна и стремительно при этом бледнела - чем дальше, тем больше.
В столовую быстро вошёл главврач, благоухая дорогим одеколоном, однако у того не было никаких шансов, по сравнению с запахом разложения. Константин Васильевич аккуратно поднял голову рыдающего Мовсесяна со стола: "Что с тобой, Харончик? Перетрудился? Почему не переоделся? В таком виде в столовую нельзя".
"Нет любви блядь, Константин Васильевич, вообще нихуя нет, только подлое наебалово" - сквозь душащие его спазмы вещал Харон Абрамович, поливая горючими слезами белоснежный, тщательно выглаженный халат главврача.
