дела начало и конец одной процессии. Когда прошел
оркестр и пышно разодетые важные лица, дальше уже
не стоит смотреть.
Календарь Простофили Вильсона
День Благодарения. Сегодня все возносят
чистосердечные и смиренные хвалы богу, - все, кроме
индюков. На островах Фиджи не едят индюков, там
едят водопроводчиков. Но кто мы с вами такие, чтобы
поносить обычаи Фиджи?
Календарь Простофили Вильсона
В пятницу после выборов целый день лил дождь. Лил как из ведра, не переставая, точно собираясь добела отмыть прокопченный город Сент-Луис, но, конечно, старался зря. Около полуночи Том Дрисколл возвращался под проливным дождем в пансион, где он жил. Не успел он закрыть зонт и ступить в прихожую, как следом за ним вошел какой-то человек, по-видимому тоже квартирант, и, закрыв дверь, стал подниматься позади Тома по лестнице. В темноте Том нащупал свою дверь, вошел к себе и зажег газовый рожок; потом, насвистывая, повернулся - и вдруг заметил, что незнакомец тоже неслышно скользнул в комнату и, стоя спиной к нему, запирает дверь. Свист замер на губах Тома, ему стало не по себе. Неизвестный обернулся, и Том увидел промокшее до нитки тряпье и черное лицо под поношенной шляпой с широкими полями. Ему стало страшно. Он хотел крикнуть: "Вон отсюда!", но слова застряли у него в горле. И тогда незнакомец заговорил первым. Он сказал шепотом:
- Тише! Это я - твоя мать!
Том повалился на стул и, еле ворочая языком, забормотал:
- Я виноват, я поступил дурно, я знаю, но я хотел тебе добра, ей-богу правда!
С минуту Роксана стояла, безмолвно глядя на него, а он корчился от стыда и бормотал бессвязные слова, то обвиняя себя, то делая жалкие попытки объяснить и оправдать свое преступление. Потом Роксана опустилась на стул, сняла шляпу, и пряди длинных каштановых волос рассыпались у нее по плечам.
- Если я еще не поседела, так не тебе должна говорить за это спасибо, печально промолвила она, глянув на свои волосы.
- Я знаю! Я подлец! Но клянусь, я хотел тебе добра, клянусь!
Рокси начала тихо плакать, потом, всхлипывая, сквозь слезы заговорила. Слова ее звучали скорее жалобно, чем гневно:
- Продал человека в низовья реки - в низовья реки, и еще говорит, что это ради его добра! Да я бы с собакой так не поступила! Ох, устала я, измучилась, даже злость и та куда-то пропала; прежде, бывало, спуску не дам, если кто посмеет меня обругать или обидеть. А теперь словно какая-то другая стала. Где уж мне теперь бунтовать, когда я столько выстрадала! Сидеть да горько плакать - вот и все, что мне осталось!
