Если же повернуться кругом, то можно увидеть и ласковый берег волнующегося океана, полного глубоко-синей водой, покрытой барашками от волн, и впадающую в него сияющую, как горный хрусталь, речку, холодной струйкой выбегающей с самой высокой вершины, но обогретую солнцем в низине. По утрам, когда роса ещё не испарилась и россыпью бриллиантов покрывает каждую травинку, можно увидеть, как рыбы плескаются в речных водах, подставляя блестящие бока водопаду солнечных лучей. Сами же горы, надвигающиеся на бескрайние лесные угодья, граничащие по одну сторону с зелёными холмами, пиками врываются в толстые облака, пасущиеся в небе, точно стадо кудрявых овец. И в то же самое время, стремительно кружащиеся массы воздуха, храня в себе запахи полей, лесов, гор и океана сталкиваются в прекрасном вальсе и разбегаются задорным ветром по всему Зелёному краю. Даже дожди, случавшиеся здесь – тёплые и дружелюбные. Под ними можно бегать часы напролёт и не почувствовать усталости, будто её смывает тысячью дружелюбных капель.
Этот край весеннего цветения, полный света, наполненный добротой, пришёл на выручку выгнанным из дома домовым, приютив их во время беды.
Звонкий смех переливчатым колокольчиком смешивался с радостными криками и разносился на десятки метров, гуляя по окрестным холмам.
– Беги! Беги! Быстрее! Ещё!
– Не получается! Я стараюсь! – вторил ему голос уже не такой звонкий, но такой же беззаботный, правда, с небольшой капелькой обиды, но с ясно проскальзывающей тонкой стрункой музыки веселья.
Два маленьких домовёнка – ещё ребёнка – бежали наперегонки, от одного холма до другого. Вся их одежда была заляпана травой, ведь перед этим они на животах спустились с самой вершины, а теперь со всех ног бежали вверх, на подставленный другим холмом особо крутой бок.
То были друзья-не-разлей-вода: Иголка и Туч. Иголка была задорной, всегда улыбающейся и никогда не страдающей подолгу от плохого настроения девочкой, с постоянным огромным голубым бантом и в белом (теперь уже бело-зелённо-коричневом, от следов травы и земли) сарафане. Туч же был её лучшим другом, всегда хмурым и задумчивым, даже в минуты самого безмятежного веселья – радость как бы пробивалась сквозь хмурь, никогда не покидающую его и, кажется, родившуюся раньше него самого.
– Ну же! – звонким колокольчиком крикнула Иголка, сама из последних сил взбираясь на вершину холма, ловя ртом большие порции воздуха. Голос её был звонким, как переливы серебряных колокольчиков, с самого появления на свет, ворвавшись в мир одновременно с улыбкой. Поэтому её и назвали Иголкой, найдя общие черты между тонкостью и стройностью иглы, легко сшивающей любой материал, и весёлым и задорным нравом домовёнка, обязательно охватывающим всех, стоит только Иголке засмеяться.
