– Я могу вас сфотографировать?
– Да, конечно.
– Местный или приехали откуда-то?
– С Курильских островов.
Спустя несколько фото, он вдруг выдает:
– Поехали со мной!
Опешил – это мягко сказано.
– Поехали, говорю! Сначала в Петербург, потому что есть у меня там некоторые дела. Заодно познакомишься с замечательными людьми. А потом со мной, в степь. Это не твой город, ты его не чувствуешь. Возможно, даже не живешь. Но чтобы вернуться в свой, научись сначала жить вне городской среды вообще. Немного, сколько сам посчитаешь нужным. Будешь умирать на третий день? Уедешь. Понравится? Останешься. Идет?
Я понимал, что это бред, но его голос и слова, чернущие глаза меня гипнотизировали. Действительно, я чувствовал себя, как неподходящий кусочек мозаики. Весь дух авантюризма, что был во мне, все то, что искало приключений на пятую точку и заставляло скакать по улицам, крышам и заброшкам, то ли умерло, то ли чахло. Я не видел синхроничностей, забыл свою систему знаков, не ловил даже отголоски частот. Не встретил ни одного существа. Стал глух и слеп, хотя мне не так много лет, в любой системе координат. Видел какие-то беспокойные, путанные сны, из которых не мог выцепить хоть каплю информации. Страшно подумать – я перестал их запоминать! Может, меня вообще отрубило от Кода после той драки? Да нет, меня бы тогда уже не было. И речь не про тело. А этот дед был самой жизнью. И сейчас он насильно, огромными порциями, транслировал эту жизнь в меня.
– Я не могу вот так взять и сорваться. Работа же, билеты купить надо, вещи собрать.
– Ладно врешь мне, но не ври хотя бы себе. Какие вещи? Ничего у тебя нет. Однажды ты уже сорвался. Что мешает сделать это еще раз?
И я послушался. Не мог не послушаться.
Уволился почти не глядя, в тот же день, но все-таки сдав все фотографии и наработки того праздника. Собрал в холщовую сумку самый минимум. Билеты купил в полном гипнозе, на ближайший поезд. А зайдя в плацкарт и сев на свое место, обнаружил те самые глаза, прямо напротив меня. Лицо было почти неподвижно, но глаза хохотали – будь у глаз голос, это был бы эхом разносящийся смех, в них что-то плескалось и переливалось. Как будто не он мне собирается мир показать, а я дал ему то, чего он давно хотел, чего ждал всю свою жизнь. И теперь мы оба, радостные как дети, направлялись в Петербург.
Когда поезд тронулся и проехал приличное количество пути, ворвавшись в леса, поля и равнины, я впервые за все поездки своей жизни взглянул в окно.
