– Любил я тебя… ой как любил! Открыться не посмел. Давай попробуем жить вместе.
Как можно не поверить в такое, как?
Бывший одноклассник поселился, довольно быстро застолбил за собой право… в том числе налево.
Людмила не сразу осознала, что “любимому” необходима полная свобода.
Он появлялся, пропадал, возвращался через неопределённое время, плакался.
Хорошо, что дочь всего этого не видела – осваивала азы общежития в столичном институте.
Люся проклинала всё на свете, рыдала, но даже такого бездарного любовника выгнать не могла, потому что жить в одиночестве немыслимо.
Сашка, паршивец, да-да, даже он, мог на несколько незабываемых минут сделать её счастливой.
В такие минуты он казался ей мужчиной мечты.
Потом Шурик уходил, иногда надолго, не давая знать о себе, но неизменно возвращался, потому, что здесь могли накормить и одеть за малую толику тепла, за душевную песню, за способность сделать наедине нечто такое, отчего даже предательство казалось незначительной глупостью.
Люда прощала его… даже когда ловила на горячем, потому что память неизменно напоминала о том, что всё могло сложиться иначе, не будь она такой принципиальной тогда, с Виктором, который был не самым худшим.
“Милька моя!”
Теперь она отдала бы что угодно за озорной взгляд, за наглое рукосуйство, за тёплый и искренний поцелуй.
Судьба обошлась с ним жестоко: раковая опухоль и безвременная кончина.
А ведь он приходил мириться.
Ползал на коленях, молил о прощении.
Кто знает, как могла повернуться судьба.
Милька ревела как белуга, но не отступила, за что поплатились оба.
Сашка особо не суетился – куда денется разведёнка с прицепом?
И она бы терпела, тем более что ловить ей больше было нечего. Впереди маячил возраст, обозначенный в литературе баба-ягодка – последний вагон уходящего в неизвестность поезда, идущего в никуда.
Дочь выросла. Она не могла больше быть ни подспорьем, ни преградой.
Что бы они понимали, дегустаторы пороков и несчастий. Им бы испытать подобное. “А он, чудак, не мог понять никак, куда улетать – зачем его куда-то зовут, если здесь его дом, его песни, его pодина тут”.
– Сашка, сволочь, что я тебе такого сделала… за что ты со мной так!
Чем дальше, тем больше: сожитель решил, что мужское достоинство – нечто сакральное, за что можно назначать любую цену.
Просчитался. Вылетел с треском.
Дочь жила своей жизнью: не до матери.
Вот когда одиночество начало выкручивать не только руки – душу.
Ещё немного и Людмила спилась бы.
