– Ну и что, что года?– не унимался Алексей,– проспал со своей бабкой на печи пятьдесят лет и даже в армии не служил по причине плоскостопия, а рассуждаешь.
Дед Антип совсем опешил, растерялся и не знал что сказать.
– А ты расшифруй, еслы можэшь,– проговорил Савл.– Стариков обижать нэ хорошо. Старики сами тэбэ поклонятца, кол достоин.
– И, правда,– поддержал Лёньша.– Ты в начале обоснуй право на такое заявление. А так, что, так каждый может. Вон Федот до сих пор рассказывает как у самого Жукова в ординарцах был, а сам дальше Татищевских лагерей нигде и не был.
– Я тебе не Федот,– осклабился Алексей. – Раз уж на то пошло, расскажу я вам о чём и помнить, и знать не хочу.– Он, взял бутылку, долил стакан до верха и махом выпил, не закусывая, а только понюхал луковичку и положил на стол. Все не сводили с Алексея глаз. Видно задели слова Лёньши и Савла за самую печёнку. А может время пришло, сказать то, что носил он в своей памяти и сердце. Человек – это тайна.
– Наша рота, заняла оборону по левой стороне ущелья, начал говорить Алексей,– крупных боёв уже не было. По горам бегали мелкие группы наёмников, да в схронах отсиживались местные боевики. Дембиль был не за горами, и я немножко расслабился. Помню весна, солнце, жить хочется. В горах в это время чудно. Ты видел когда-нибудь горы, дед?– обратился он к деду Антипу,– и, не дожидаясь ответа, сказал,– откуда ты их видел, ничего не видел, кроме своей Фёдоровки и обгаженного телятами выгона.
Дед промолчал. Он действительно кроме своей родной и теперь на ладан дышащей Фёдоровки, ничего толком и не видел. Ездил иногда в город на рынок, чтоб продать живность. И то, это было давно, ещё при Советской власти. Теперь этого нет – ездят по деревне скупщики и берут мясо прямо со дворов, затем перепродают его втридорога. Теперь деда Антипа к базару и близко никто не подпускает. Так он и ездить прекратил. Был, правда, года два назад в райцентре, справку выправлял, вот и всё.
– А я видел дед, как люди живут,– продолжил Алексей,– красиво живут. Песни свои поют, под барабан пляшут. Понимаете? Их наполовину поубивали, а оставшиеся со слезами на глазах пляшут. Они за свою землю и веру горы перегрызут. Я их дед видел – ты нет. И рассуждать потому, никак не можешь.– он смотрел куда-то выше голов слушающих и говорил, говорил.– У нас церковь была – где она? У нас в деревне не только мужики, бабы некоторые поспивались, лазают в грязи, под заборами пьяные слёзы льют, да срамные песни поют. А там этого не увидишь. Там себя народ уважает, и других заставляет себя уважать. Да, там тейпы и кланы, но там дисциплина. Дисциплина, основанная не на тупой боязни, а на почитании законов предков. Там это в крови у каждого.
