Пресекать необходимо сразу, без неуверенности и обходительных церемоний. Без откладывания «на потом», которое всегда равняется красноречиво очевидному «слишком поздно» в обиженных, искренне оскорбленных глазах другого человека.
В недомолвках, неоправданных надеждах, претензиях и ссорах Лара точно не нуждалась. У нее не было ни времени, ни сил, ни желания из лишней скромности наивно попасться в ловушку подобных отношений. А еще меньше — по случайности стать объектом влюбленности и без всякого умысла разбить сердце тому, кто переоценил свои силы. Люди тщеславны. Люди не умеют себя контролировать. Вопреки самомнению в действительности они не знают себя и потому барахтаются в паутине мучительных, не поддающихся истолкованию чувств и желаний, стараясь посильнее задеть оказавшихся поблизости дергающимися конечностями, чтобы, запутав, притянуть к себе и не страдать в одиночку.
Людскую природу Лара просчитала давно, но абсолютной уверенности в отношении логики поступков конкретного человека не было никогда. Даже при условии полной ясности намерений каждой из сторон. Всегда приходилось считаться с тем, что между жуткой агонией в компании другого и стабильным спокойствием в одиночестве большинство выберет агонию. Даже если это нерационально, вредоносно и губительно.
До сих пор не выпустив из-под пальцев ткань лариной блузки, Дима издал до позерского громкий вздох и страдальчески закинул голову назад, отвечая скорее потолку, чем Ларе:
— Я готов выслушать все ваши предложения, госпожа Белых.
Она нахмурилась. Это его вечное балагурство… Хорошая ли идея — предлагать Дмитрию то, что она хочет предложить? Точно ли игра стоит свеч? Безусловно, ей раньше ни разу не было так опьяняюще хорошо в сексе. Безусловно, нельзя не заметить искрящее между ними напряжение, которое никуда не ушло после совместной ночи, сегодня Лара завелась с пары взглядов и одного прикосновения.
Физическая привлекательность Дмитрия выступала нерушимым аргументом. Лара прекрасно понимала, что ей вряд ли так повезет еще раз. Она чересчур избирательна, тут ничего не поделаешь, и упустить шанс испытать хотя бы чуточку тех эмоций, от которых, наконец-то, впервые за двадцать восемь лет, отрубается сознание, позволяя выдохнуть и про все забыть, очень — едва ли не до страха — не хотелось.
То ли Дима уловил ее сомнение, то ли просто устал стоять с запрокинутой назад головой, но он вдруг переменил позу и заметно посерьезнел.
