Тем не менее она все для себя решила. Решила, что через пару недель поговорит с Димой о прекращении их договоренностей. Май был предостережением, показавшим, как далеко они могли зайти в этом подобии отношений, не отдавая себе отчет в происходящем. Лара не собиралась рисковать снова. Они разойдутся мирно, и тогда, если повезет, смогут остаться друзьями.
Мысли, что изматывали Диму уже второй месяц подряд, снова захватили все его внимание; разговора с матерью хватило. Отложив в сторону телефон, он нахмурился и уперся взглядом в одну точку на стене. Самая обычная болтовня с мамой о повседневных делах не только не сумела отвлечь его от проблем, но даже напомнила об одной из них.
Его грядущий день рождения понемногу вставал на повестку ближайших дней, и мама уже в середине июня хотела выяснить, планирует ли ее любимый сын отмечать в их доме загородом или соберет друзей и близких в ресторане. Дима не знал, что ей сказать. До августа в самом деле оставалось не так много времени, как могло показаться, но в последние недели думалось совсем не о праздничных торжествах и радостях посиделок за общим столом.
Все, о чем — о ком — он мог думать, была Лара. Лара, что начала стремительно отдаляться от него, и он не представлял, что делать. Он думал, что стоит сказать ей все, как есть, — признаться, предложить отношения, убедить ее быть вместе; ему казалось, она почти готова увидеть, что они неслучайные люди друг для друга. Она ведь, правда, стала с ним совсем другой после того майского дня. Позволяла больше — и себе, и ему.
Он чувствовал ее нежность, открытость, желание находиться ближе. Он видел, что ей нравится быть с ним вместе. Они стали видеться чаще — он старался, не наседая, увеличить число их встреч, изменить формат их отношений. Ненароком заглядывал в ее кабинет, иногда заносил кофе, зная, что она рискует просидеть за работой до самой ночи, забыв про еду, и радовался каждой улыбке в свою сторону.
Иногда ему удавалось разговорить Лару за ужином на более личные темы. Теперь он знал немного больше, чем ничего, о ее детстве и отце, но до сих пор ни слова не слышал о ее матери и прочих членах семьи, и это настораживало.
Дима догадывался, что вероятнее всего за недомолвками прячется какой-то серьезный раздор, но спровоцировать Лару на откровенность оказалось той еще задачкой. Она уходила от любых вопросов, да так искусно, что Дима вместе с досадой чувствовал желание усадить ее за один стол со своим отцом и посмотреть, как сложится беседа, — особенно если отец загорится идеей докопаться до самой сути. Допрос вышел бы исключительно образцовый.
