Светлейший и досточтимый Господин, Сударь, Государь Дед Мороз!
Не могли бы хоть Вы разъяснить училке по физре, что бывают моменты, когда грусть становится смертельной, и лишь потопив ее в хлебе с маргарином (потому что масло для моей мамы стоит слишком дорого), можно хоть как-то, хоть ненадолго, утешиться? И, коль уж на то пошло, не могли бы Вы заодно разъяснить ей, что советовать кому-то похудеть перед всем классом, это то же самое, что приговорить его к смерти? Да я душу дьяволу продам, лишь бы избавиться от этого сходства со сбежавшим из зоопарка толстым неизвестно кем, причем продам за бесценок, только вот дьявол никогда не появляется, когда тебе это надо – небось, занят более важными или более прибыльными делами. Или, что тоже вполне возможно, превратить меня из посмешища во что-то лучшее – это выше даже его безграничных возможностей. А может, дьявол знает, что души нас, посмешищ и так уже принадлежат ему с потрохами, потому что отчаяние сводит на нет любую попытку, любую кроху надежды, в отчаянии душа скукоживается, скисает, погибает – это мертвая душа. Так стоит ли раскошеливаться на то, что и так уже твое? Может, Вы можете что-нибудь предпринять? Как Вы наверняка заметили по строкам этой моей бредовой прозы, кою я снова предлагаю Вашему вниманию, я – отличник, первый ученик в классе, но и это нисколько и ничуть не меняет тот факт, что надо мной смеются. Кстати, о посмешище – не могли бы Вы вдохновить власти на то, чтобы они обложили дорогостоящим и непреходящим налогом все клубки шерсти, спицы и, особенно, крючки для вязки, дабы мои дражайшие мать и бабушка прекратили бы проводить все свое время за вязанием для меня, неблагодарного, свитеров ручной вязки, со всеми положенными косичками и дырочками, и я бы мог ходить в школу в обычной нормальной толстовке?
Дорогой Дед Мороз!
Уже полчетвертого утра. В доме невыносимо холодно, и я в отчаянии – поедаю перед холодильником холодные макароны прямо из кастрюли (не доел их за ужином в надежде похудеть), потому что пустота внутри стала невыносимой, и лишь съев что-то мне становится чуть легче. Пустота из-за смерти отца, пустота из-за моего одиночества, пустота из-за того, что я толстый – это тоже превращается в голод, в абсолютный голод. Через четыре с половиной часа будет восемь – восемь сегодняшнего дня, понедельника 10 января, и я пойду в школу под градом толчков и выплюнутых жвачек, хоть я в жизни никому не сделал ничего плохого, и дворник (пардон, сотрудник
