– Нарушены тобою, Евпатий Лелолель, по обережечеству Капотанов, по отчеству Боронавов, главные законы мироздания, – говорила одна башка с рогами. Потом вдруг как крутанулась, и другая на её месте заговорила тем же голосом страшным:
– Владыка мира сего их сотворил для всеобщего благоденствия, а не для шалопаев бестолковых.
– Закон любви. Не любил, ибо если б любил, о других больше б думал, чем о себе, окаянном, – третья молвила.
– Закон меры. Не было МЕРы при жизни, вот и сМЕРть наступила ранняя. Нежданная, – сурово отрезала четвёртая, а Евпатий голову повесил: что правда, то правда. Дурак дураком жил, не в меру отчаянно. И о других не думал, что его смерть может вред и боль принести. Родился, а после себя не то, что потомства, ветки сломанной не оставил.
– Будешь себя в необходимом, но достаточном держать? – спрашивала строго шестая, глазами сверкая, от взгляда которого волосы дыбом становились у живых и у мёртвых.
– Буду, – отвечал твёрдо и серьёзно Евпатий.
– Не верим! – грозно крикнули головы хором.
– Я за него слово даю, – сказал человек позади Евпатия. – Умер рано я, не сотворив до конца долг отцовский, вот и вырос Лелолель без пути мужицкого. Ему свои лета дарю, чтоб оправдался.
Обернулся Лелолель и обомлел. Отец родной, давно умерший перед ним стоял. Такой молодой, сильный, славный, добрый, суровый, как его мальчуганом запомнил вовек. На кого хотел похожим стать во младенчестве. Да забыл мечты по шалопайству.
– Батька! – бросился к нему в объятия. А отец родной, будто марево, в тело сыновье вошёл и растворился, осеняя Духом Святым, от чего засветлел молодой человек, будто солнышко его изнутри подсвечивать принялось.
– Родовому духу почёт и слава! – поклонилися головы отцу Боронаву. – Воля ваша!
В этот момент вся огнём объятая, сама сгореть рискуя от пламени сердечного, Капотана руками огненными землю стала поднимать, горсть за горстью, перст за перстом, пылинка за пылинкой, пока в месте убиенном не увидела сына своего единственного и пролила слезу материнскую, целительную, которая, словно живая вода, окропила тело сыновье и оживила его. Встал Евпатий и припал к ногам материнским со слезами в глазах.
– Благо, сына, боги с нами, – говорила мать, обнимая чадо своё непутёвое.
– Два раза ты мне жизнь подарила, матушка, – отвечал благодарный сын. – Во век не расплачусь с тобой за подарки такие.
– Платы не берёт мать за любовь. Однако ж счастливой меня и родовой наш дух сделать в силах ты, продлив наши часы в жизнях внуков и правнуков, а также в делах своих праведных и славных.
