– Мам, расскажи какую-нибудь историю из больницы? Последнюю. Ну какую-то необычную… – сам заговорил Шура, разглядывая что-то в своем телефоне.
Мария Карловна опешила, и на ум почему-то приходила только история со спасшимся близнецом. Она рассказала, как вела эту молодую женщину почти с пяти месяцев беременности и как очень страдала, когда нужно было принимать решение: говорить ей о том, что она так или иначе умрет после рождения близнецов, одного из которых тоже было не спасти. И как мучились родственники, особенно несчастный муж, знающий обо всем с самого начала. И как тот впоследствии не мог смотреть на выжившего ребенка, погубившего мать и их общую судьбу. Как ребенка забрали родственники.
– Интересно, этому ребенку читали сказки? – спросил Саша.
Мария Карловна не нашла, что ответить. Она стала прикидывать, сколько прошло времени с тех пор, как она сама…
– Ты мне вот не читала сказок, – опять ошарашил мать своими словами Саша, что та подзабыла про трагичный случай на работе. – Я специально спрашивал отца и Нину. Нина читала. Отец ну может одну книгу за всю жизнь прочел. А ты нет. Ни одной. Вообще.
Мария Карловна по лицу Саши поняла, что тот тоже готовился к разговору. И этот разговор запомнится ей намного сильнее, чем случай на работе.
– Хорошо, – подумала Мария Карловна, у которой задрожали руки и ноги, но сильная женщина не привыкла отступать перед пропастью. Сейчас ей казалось, что очень даже хорошо, что он сам завел этот разговор, который непонятно чем закончится.
– Не читала. По правде сказать, я не люблю читать сказки. Просто не люблю и не верю в них.
– Даже ради жизни ребенка, твоего собственного ребенка, ты б не поступилась принципами?
Мария Карловна задумалась, понимая, к чему он клонит.
– Я бы поступилась принципами ради твоей жизни, – просто ответила она, боясь вкладывать в слова тот бушующий ураган страстей, где любовь перемешалась с чувством вины.
– А ты знаешь, сколько раз в жизни я подвергался опасности? – наконец он оторвал взор от телефона, и тот был черен. Такой же черный, как у самой Марии Карловны, в нем можно было сгореть от вины до костей.
– Однажды я шел на курсы по компьютеру, это было в Сосновке. Туда двадцать первый ходит. В феврале. Стоял сильный мороз. Отец в больнице лежал еще с воспалением. Ты его, кстати, тоже ни разу не навестила. Все занятая очень ходила.
Мать не перебивала.
– Так вот из-за холода отменили последних два автобуса. Телефон сел. А идти шесть километров. Верное обморожение. На улицах никого. Я шел. Думаю, догадаешься. Меня давно нет. Мне тогда ж четырнадцать только исполнилось. Поедешь навстречу, поймешь, что со мною беда. Материнское сердце почувствует. Я шел и ждал. Но нос и уши совсем перестал чувствовать. И тут едет машина. Красная девятка с черными стеклами. Я сел. В зеркало глянул – нос белый, – он вдруг усмехнулся. – Прям как у снеговика, – опять смех. – Нет! У снеговиков же морковки, они красные, – он так и смотрел ей в глаза, не моргая и не отворачиваясь, а она чувствовала, как заходится сердце от бешенного бега в ту самую пропасть. Мария Карловна не отворачивалась, почему-то представляя, чем закончилась история.
