Малышка Сара к тому рассветному времени уже потеряла кукольную внешность ребенка, однако укоренилась основательно в ней внутренняя непосредственность. В отличие от своей старшей сестры, она нисколько не чуралась детскости, а всячески способствовала ее проявлению, к примеру, в играх, в простых разговорах. Также и в окружающих людях девушка различала добродушие, игривость и простоту мысли, леность, неразумность. Ей всё виделось красочным, потаенным, порою прямолинейным, посему она неукоснительно радовалась каждому прожитому дню, радовалась каждой подаренной безделушке. Она сидела в гостиной одетая в голубое платьице под стать радужкам глаз Аспида, ее каштановые волосы были убраны в пышный курчавый хвост, шевелюра ее отличалась чудесной длинной, кончики волос касались ее тонкой талии. Телосложение у нее крохотное, фарфоровое, что даже страшно касаться сего хрупкого ювелирного предмета, словно и одна грубая мысль способна сломить девушку, а вот личико, отнюдь, имело некоторый застенчивый румянец, совсем легкий, заметный лишь художнику, лишь ценителю прекрасного, который обращает всю свою сущность в воздержанное созерцание. Играя зеленоватыми бусами, девушка была настолько занята сим времяпровождением, что не заметила Аспида, который приземлился рядом с нею на диван, закинув ногу на ногу. Но обычно он тесно прижимал, сдвигал колени и икры вплотную друг к другу, поверх кладя руки, подобно кроткой деве, дабы не быть одним из тех мужланов, которые размашисто раздвигают ноги, будто им что-то мешает сидеть.
Одна часть его тела имела помимо одной важной функции, еще и другую, маловажную, и те кратковременные изменения ему не нравились, он стеснялся их, всюду ему виделось, как женщины заглядываются на его серединную часть тела, поэтому он закрывал ту область стыда, длинными рубашками, и он не относился к этим увеличениям объективно, нет, это стесняло его, это стесняло других. Естественно никто не присматривался к нему, особенно женщины не проявляли к нему особого интереса, но то явление Аспид считал ненормальным, бесполезным, оно лишь кипятит кровь, то возбуждение призывает его к бесчеловечным мыслям, поэтому приходится отгонять их словно стаю голодных ворон. К счастью плоть вскоре утихает, и можно вновь предаться платоническому творению мысли.
Ранее он полагал, будто люди подобны декорациям созданные для его глаз. Но это не так, ведь они слишком сложны для цветного картона. Поэтому у него порою возникало чувство, будто они за ним следят, все без исключений, всех интересует лишь он, они читают его мысли, они судачат о нем, их разговоры лишь о нем, они смеются над ним, печалятся его горю, люди созданы для него одного. О насколько чудовищной была та мысль, то помутнее разума души, в эти минуты Аспид искал уединения, дабы более никто не следил за каждым его движением или словом. Побывав в городе, он видел толпы людей, которые сидели на лавочках и перешептывались о нем, определенно над ним смеялись девушки. О как же они потешаются над моим уродством – думал он, словно всем людям был важен только он, все их мысли лишь о нем, это льстило ему, превозносило, но и унижало, ведь им смешно лицезреть его жалкую жизнь. Всюду его преследовали оценивающие взоры, однако может на самом же деле, он был всем безразличен, для тех, кому его змеиная персона не приносит выгоду. Однако Аспид рассудочно примечал некоторую странность в людях, может быть, он видел Ангелов, которые записывают всю его жизнь. И один Ангел совсем рядом, ощущается ее тепло, ее покровительство. И в этом хаосе собственных мыслей, реальностей и сумасшествий он жил, порою, не умея различить истинное от ложного, мечту от яви. Он постоянно слонялся от одного угла к другому, либо он безразличен людям и они считают его мертвецом, призраком, либо он для них неведомое существо, которое невозможно познать, но они пытаются, они может быть тайно боготворят Аспида, или уничижают его. Он видел как живут люди, суетятся, грешат, каются, освящаются, и неужели в них нет тех безумных мыслей, что живут во мне, неужели их не мучает мания преследования, та демоническая гордыня, или та смирительная кротость, неужели они не испытывают ту божественную жажду творить, ежеминутно, что-то создавать, те нескончаемые образы, мысли, мечты, неужели они не слышат те стенанья мира, которые сдавливают барабанные перепонки, неужели они не никогда не видели свет божества, свет Небес, неужели они, создания Божьи, могут сомневаться? Неужели им чужда и любовь моя, которая поглотила не только мою жизнь, всего меня, но и мою вечность. Душа бессмертна, но для чего бессмертная душа без любви, о лишь любовь предает смысл бессмертию, смысл самой вечности в любви, и я преисполнен благодати, исполнен тою святостью чувств, неужели и в людях царствует та царица милосердия. И это лишь малая часть, что есть моя душа, неужели и вы таковы как я, но по вашему виду, по вашему поведению так не скажешь, или вы лишь прикидываетесь простыми, незамысловатыми. О, должно быть ваши души куда более величественные и многогранные чем моя, или лишь я безумен – непомерно глубинно размышлял Аспид. Он то возвышал себя, то унижал, этот нескончаемый спор мучил его, временами он видел мир, понимал мир, и в ту же долю секунды, он не понимал, где сейчас живет, как он оказался здесь, кто эти существа, и кто он. Аспид – так ему говорили, и юноша почему-то верил им.
