Маг размахнулся и метнул копье.
Широкое острие медленно прорезало воздух.
Удар. Кровь. Крик.
Маг конвульсивно трясся, прибитый через глазницу копьем к ясеню. Боль была почти невыносимой.
Маг упал на колени, пока его ум разрывался на части, перекраиваемый текстурой мира мертвых, живых и тех, кто есть посередине.
Маг умер на дереве, истекая кровью. Ясень, казалось, всасывал воду его жизни, все уплотняясь вверх и вниз. Когда тело дернулось в последний раз, на небе загорелась еще одна звезда.
Маг упал бездыханной грудой плоти на поле, и тело его начало стремительно разлагаться. Сначала лопнула кожа, потом отвалилось мясо и рассыпались в прах кости. За мгновение не стало ничего, чтобы напоминало о нем. На месте, где несколько мгновений лежал его череп, выросла ромашка.
Маг открыл глаза и включил свет. В его маленькой комнате уже сгустились липкие московские сумерки, обнявшие всю внутреннюю часть пространства. Он потянулся и подошел к окну, ловя свое отражение в стекле. Через его правую глазницу полз багровый, плохо зашивший шрам, сочившийся сукровицей. Глаз был цел, чему Маг искренне обрадовался. Затем он выключил свет и снова обратил свой взгляд на улицу. Далеко-далеко, за парком и домами, за дорогами, торговыми центрами, фонарями, людьми и теми, кто считал себя людьми, высился огромный ясень, упиравшийся мерцающими ветвями в небосвод. Он мерцал лунным светом, а по его коре струились звезды, похожие на ромашки. Маг вздохнул, улыбнулся и пошел в ванную – там должна была валяться мазь для ухода за кожей.
В окно врезался очередной комок света, по недосмотру пробившийся через кордон высоких хмурых облаков. Наглый и грубый, он походил на размашистую оплеуху, нанесенную сзади озверевшим от несовершенства мира дзенским мудрецом. Зажмурившись, Шоплен в очередной раз пожалел, что вообще вышел на работу. Над Абаканом занимался рассвет, степной ветер раздувал осеннюю непогоду, внезапно растекшуюся московской волглой серостью по выгнутому как дно казана небу. Скукожившееся от холода бледно-жёлтое солнце упорно штурмовало немытые с прошлого года окна редакции, злобно тыкая длинными пальцами в пожилого редактора с вислыми усами. В то утро Шоплена мучило все – болела спина, слезились глаза, колючей пробкой в горле стояла вечная овсянка, насильно помещенная внутрь добродетельной супругой. Отчаянно хотелось спать, курить и выпить кофе, но всему препятствовала объективная реальность. Сон в его возрасте (а Шоплену стукнуло почти 58, а выглядел редактор на умеренно пропитые 65) уже не был званым гостем – он вламывался в тело без спроса общительным дальним родственником, и уходил, когда ему вздумается. Вздремнуть в кресле как в старые добрые времена представлялось утопией. Для остального требовалось выйти на улицу – уже много лет пустовала любимая хрустальная пепельница на столе Шоплена, придавленная новыми законами о борьбе с табаком, а кофейные запасы пополнялись во вторник с приходом секретарши Зинаиды Петровны. В понедельник приходилось рассчитывать только на пятничные остатки, ибо кофейная муза издания сидела с внуком. Шоплен побарабанил волосатыми пальцами по столу и с ненавистью посмотрел на часы. Была половина девятого.
