Хорошо, что сегодня я один. Сэмик, как я упростил для себя непривычно – почтительное Самуил, ушёл куда-то ещё утром и если он уехал на дачу, то пару дней можно не прислушиваться у двери комнаты, прежде чем выйти на кухню или в туалет. Главная проблема моего проживания с ним крылась не только в рыбных отходах, капающих на мои продукты, и даже не в оплёванной его стариковской мокротой раковине, я боялся разговоров. Я ненавидел эти разговоры. Бесконечные, повторяющиеся и односторонние.
Он начинал с собственных воспоминаний, жаловался на жену, которая не выдержала его сорок лет назад, предчувствуя, что через полвека он станет просто невыносим. Он приписывал себе самые невероятные заслуги в самых невероятных профессиях. «Я артист!» – кричал Сэмик, стоя в тёмном коридоре нашей захламлённой, уставшей от него квартиры. «Я ходил в моря, я был капитаном!» – подпрыгивал он на носочках в старых тапках, и его лысая макушка мелькала в мутном зеркале, в глубине которого серело моё недовольное лицо. Мне всегда было интересно, замечает ли старик моё раздражение, видит ли он, как я сползаю по косяку рядом с остывшей чашкой чая, которую нёс в свою конуру, пока он не поймал меня для своих идиотских лекций.
Иногда он пытался обсуждать со мной политику, в которой я был не силён. Сэмик начинал с обругивания правящих сегодня, а потом всё дальше углублялся в века. Про каждую тень ушедшей эпохи он говорил с таким панибратским всезнанием, будто не раз делил с ними вечерний стол.
Хорошо, что сегодня я один. Можно выпустить кота, которого старик разрешил мне завести при условии, что лоток и миски будут стоять в моей комнате, и он ни разу не увидит его в квартире. Тин выплыл из-за двери, потёрся дымчатой мордой о косяк и подошёл к пакету, из которого пахло жареной курицей. Бумага, в которую её завернули, аппетитно пропиталась жиром. Я вытащил на блюдо румяную тушку и сразу отдал содранную шкурку Тину. Кот громко зачавкал, наклонив голову в сторону. Он жевал с таким усердием, что я повернулся к нему.
Кот ел прямо на полу, и этот пол, по которому он возил жирную шкурку, был чище обеденного стола, заставленного тарелками хозяина. Эта кухня для меня, как тёмный подвал для ребенка. И монстр, который в ней обитает, пахнет чем-то кислым. Он истекает слизью просроченных продуктов и прилипает к подошвам. Он уничтожает надежду на нормальную жизнь, в которой не придётся высоко поднимать локти, чтобы не касаться грязных столов и полок.
