– Хорошо-хршо, понимаю. Мне в воскресенье так плохо было…Представляете, я чуть не умер. Упал на пол в своей комнате, – он махнул рукой, словно, я понятия не имел, где он живёт, – и лежал почти до вашего прихода.
Я молчал. Разговоры о смерти заходили всё чаще, иногда к ним присоединялись тяжёлые шаркающие шаги, которые старик чередовал с лёгким бегом по квартире. Однажды после очередного такого разговора, когда я опять не наградил его нужной реакцией, он спросил, произвела ли его чуть было не случившаяся смерть впечатление на меня. Тогда я впервые подумал, что старик хочется сдавать мне угол и в своей могиле. Кто-то из умных сказал, что старость – это остров, со всех сторон окружённый смертью. Внезапно я сам очутился на этом острове, наслушавшись разговоров, на которые Сэмика толкал страх, диарея, плохая погода. Что угодно, не совпадающее с его воспоминанием о жизни. Не могу сказать, что не жалел его, противостоящего одинокому угасанию, но я не хотел СОстрадать, не хотел быть СОпричастным этому. Можно ли считать долголетие стоящим пожеланием? Если оно идёт по той же тропе, по которой приходит безумие, то я бы ограничился только успехами в личной жизни.
В четвертом часу утра без предупреждения ворвались скрипки. Обезумевший дирижёр пробежал мимо моей двери на кухню, вдохновлённый ночной трансляцией грёбанного концерта. Я пытался закрыться от назойливого, искаженного сонным сознанием писка, но пока Сэмик не пробежал обратно в свою комнату и не закрыл дверь, мне приходилось ворочаться посреди оркестровой ямы.
* * *
В детстве я вызывал гнома, спрятавшись в бельевом шкафу, призывал русалку в тёмной ванной. Тогда ничего не получалось – я так напрягал и глаза, и уши, что они сдавались и обманывали меня шорохами и мелькающими тенями. Наверное, нужно было вырасти – гномы и русалки не хотят связываться с детьми.
Впервые эта мысль пришла ко мне в обеденный перерыв, пока я ждал, что микроволновка выплюнет обед начальника, и я смогу загрузить свой. Покупателей не было, только с утра приходил странный парень, заказал кружку с эскизом по фильму «Урод в замке». Сублимацией занялся я. Урод действительно был уродом. Прикасаться губами к его сморщенной голубоватой коже, пока пьёшь чай – удовольствие сомнительное. Сравнивая с ним свое кентервильское приведение, я дошёл до совсем уже абсурдных мыслей: что лучше – дом с приведениями или с безумными живыми?
Вечер дома ничем не отличался от утра на работе. Я оказался в плену доброго рассказчика, которой выносил на кухню грязные тарелки. Пока у меня закипала вода для спагетти, он рассказал мне о своём старом добром друге Пушкине.
